И аз воздам - Шопперт Андрей Готлибович

Сидят они уже в темнице часов десять. И начинает образовываться проблема. Винишко испанское, что с собой прихватили, начинает настойчиво наружу проситься. Все бы ничего, бутылка есть, только в этом тесном чулане и девушка есть. Неудобно. И она начинает ерзать, видимо, и ее проблема эта посетила.

Петр Христианович время прикинул. Если они часов в десять вечера забаррикадировались, то сейчас уже утро вовсю. Чего бы полицейским из квартиры не убраться? Сколько они тут будут сидеть и чего ждут? Что те проклятые поляки, что убили лучшего царского друга, вернутся? Есть же у преступников завиральная идея – возвращаться на место преступления. Утешала мысль, что вот-вот это должно закончиться. Скоро проснется Александр, и ему доложат об очередном преступлении, совершенном патриотической организацией «Великая Польша». Там Брехт не поскупился и про жену императора написал, что она родила дочь от Адама, и то, что Адам продавал секреты России англичанам, и то, что следующим, кого убьют патриоты, будет сам Александр Павлович – главный враг «Великой Польши».

Почему-то граф надеялся, что просиживать в квартире Константина Чарторыйского после этого полицейские долго не будут. Всех их с облавами отправят поляков ловить. И те, даже сомневаться не стоит, выловят всех до единого живущих в Санкт-Петербурге западных славян. Поляк ты или чех, потом в камере расскажешь. Может, Александр лично бы и не решился на тотальную облаву, но в Государственном Совете есть умнейший товарищ Беклешов Александр Андреевич – бывший генерал-прокурор, и Трощинский Дмитрий Прокофьевич – нынешний генерал-прокурор, должны «уговорить» самодержца меры принять.

Веселье начнется, и тогда про квартиру убитого камер-юнкера забудут. А даже если и оставят пару человек в засаде, то вчетвером справятся. Главное теперь – не обделаться.

Только Петр Христианович уже хотел попросить Стешу подать ему ту самую братину золотую, что он из буфета с собой прихватил, а то еще конфискуют полицейские или затеряется случайно, как в комнате за стеной поднялся очередной ор и после этого зацокали каблуки по паркету. Потом наступила тишина и бубнежа, что доносился через двойную дверь, слышно не стало.

Брехт встал и, стараясь на каблуки не наступать, подошел к двери. Хотел подойти, запнулся о подол Стеши и чуть не рухнул на нее. Удержался, рукой затормозив падение, уперевшись в мешок. Тупой! В смысле десять часов сидел, вино пил, коленку и ножку повыше щупал, а спросить, а что там, в мешках и сундуке, даже мысль не возникла. Все мысли были, найдут или не найдут – сначала, а потом где тут ночная ваза ближайшая. А сейчас рукой в мешок угодил, и рука уперлась в…

– Стеш, а что в мешке? – Встал на колени и девушку ощупал граф, ну, чтобы не за то не ухватиться, когда подниматься будет. Какие-то две непонятные округлости упругие нашел. Наверное, мячики резиновые детские, до футбольных размер недотягивал. Но и не теннисные.

– Деньги.

– Вона чё? А в сундуке? – Семен Семеныч, а что должно быть в таком тайнике? Картошку с морковью хранят. Их же нельзя на свету хранить – позеленеют.

– Золотые монеты и серебряные.

И жадность обуяла. Как теперь бросишь? Их на что полезное пустить можно.

Глава 11

Событие двадцать девятое

На Дерибасовской открылася пивная. Там собиралась вся компания блатная. Там были девушки Маруся, Вера, Рая, И с ними Вася, Вася Шмаровоз.

Придерживая и чуть подтягивая вверх дверь, чтобы не заскрипела, Петр Христианович открыл первую дверь и остановился, вновь прислушиваясь. Дверь все же поскрипела чуть, и если там, именно в этом зале, есть полицейский, то мог услышать. Как бы человек поступил любой, услышав непонятный скрип? Правильно, пошел бы посмотреть, чего это скрипит. Шагов не было слышно, предположить, что там, в комнате, кто-то подкрадывается к невнятному скрипу на цыпочках можно, но не хотелось. Потому граф и вторую дверь потянул. Эта тоже чуть поскрипела. Вот Чарторыйские жмоты, на обычное подсолнечное масло могли бы и потратиться. Нужно-то всего пару капель. Нет подсолнечного? Льняное? Нужно подумать насчет подсолнечного, точно Брехт не помнил, но, кажется, уже вывели подсолнухи с крупными семечками. Да если даже и не вывели, то в подсолнухе один черт в разы больше масла, чем в малюсеньком льняном семени. Так еще и халву можно делать. Ее еще точно не изобрели.

– Стеша, – прошептал граф, – как этот шкаф отодвигается?

Девушка твердой рукой отстранила Брехта и что-то сделала внизу буфета, после чего тот легко отодвинулся. Петр Христианович морду лица высунул из-за него. Тихо. Никого.

– Стой тут! – выдворил девушку из тайника граф и испоганил братину золотую. Фух. Полегчало.

После этого растолкал Ивашек и Сему. Железные нервы у парней, тут смерть за дверью ходит, а они спят и похрапывают.

– Тихо. Вроде все ушли. Сейчас попробуем выбраться. Не топайте, может, в других комнатах люди остались, – Брехт прошипел это все в темноту и снова вернулся в комнату. А там сразу зажурчало, причем в угол. Невежливо. Такие гостеприимные хозяева… были. На ночь приютили.

Петр Христианович на носочках прошелся до завешанного портьерой окна и выглянул на улицу. Как раз был виден выход из подворотни. Под аркой тоннеля стоял полицейский в голубом мундире. То есть через тот вход, которым они в дом попали, выхода нет. Остается еще запасной на набережную Мойки, но надеяться, что полицейские дураки, и там охрану тоже не поставили – глупо. Хотя тут всякие варианты возможны. Кто-то же занимает два других этажа этого дома, а еще и вход в соседний дом тоже через эту подворотню осуществляется. Через тоннель все одно идти, а там полицейский. Можно ликвидировать. Жалко мужика, он-то не виноват, что план у Брехта рухнул. Себя, конечно, жальче. А если его оглушить, там полумрак, шарфом прикрыться. Не опознает потом. Ага. Их в Санкт-Петербурге с таким ростом не больше десятка человек, и это с учетом того, что в гвардию высоких набирают. Все же сто девяносто сантиметров для начала девятнадцатого века – это особая примета.

И остаться на день нельзя, Петр Христианович на сто процентов был уверен, что его дернут во дворец, не сам Александр, так Мария Федоровна. Он советы дал, а его не послушали, вот и результат. И теперь уговаривать Государственный Совет не предпринимать жесткие меры некому. Чарторыйский убит. Полякофилов не лишку при дворе осталось. А желающих повоевать, пограбить, удаль молодецкую показать, ордена заработать всегда в избытке. И повод замечательный.

Позади, выглядывая из-за него, к окну подобралась вся их банда. Брехт еще раз глянул на полицейского, тот ежился и кутался в епанчу, ветер, как и вчера, бросался во всех встречных и поперечных мокрой противной моросью.

– Будем выходить, попробуем оглушить. Не получится, тогда придется убить. Стеша, ты пойдешь с нами. Тебе здесь оставаться нельзя. Кстати, а чей это дом? Он ведь не Константину Чарторыйскому принадлежит?

– Нет. Это бывший дом президента Императорской Академии художеств Бецкова, который он завещал адмиралу Дерибасу, потому что тот был женат на внебрачной дочери Бецкого. А теперь вдова Дерибаса – Анастасия Ивановна его сдает. У нее рядом еще дом на Дворцовой набережной.

– Вот как! – Петр Христианович задумался. Он не знал, как вынести из этого дома мешки с деньгами, сундуки с монетами и коробки с украшениями.

Дерибаса Витгенштейн знал, и в памяти это осталось по наследству Брехту, адмирал тоже был заговорщиком, но чуть не дожил до осуществления оного. Помер. Удар хватил. Шептались в Москве, что генерала отравили. Мол, черный совсем был, когда его в карете нашли. А что, с графа Палена станется, если адмирал решился все рассказать Павлу, то вполне и отравить могли.