Обыкновенные монстры - Дж. М. Миро

Долгое время Бринт не шевелилась. Просто стояла, освещенная этим жутким светом, и смотрела, пытаясь осмыслить то, что видит. А потом побежала. Кое-кто бежал в ту же сторону, другие – в обратную. Мужчины, женщины. Кто-то кричал про ведра и воду. Шатер превратился в сплошную огненную завесу, голубые и белые языки пламени ползли по брезентам и балкам, точно живые существа. Жар стоял невероятный. До Бринт доносилось ржание запертых лошадей, пронзительные крики; она ходила по периметру, вглядываясь в перепачканные сажей и ужасом лица и крича, чтобы люди принесли воду, выстроились в линию, убрали все с дороги. В мятущемся свете все сверкало, казалось иллюзорным, ненастоящим, тени играли на траве, как своеобразная живая татуировка. Со стороны Ремингтона через поле к ним на помощь бежали мужчины и женщины; некоторые из них были одеты наспех. Бринт увидела мистера Бичера в рубашке с закатанными рукавами: в каждом кулаке он держал ведро воды и жевал незажженную сигару. Увидела, как погонщик выводит из пламени хромую лошадь, услышала его ругань, перекрываемую ревом огня. Увидела высокого клоуна с расплавившимся гримом на лице, который лил в огонь воду, – ведро за ведром, ведро за ведром.

Но нигде не увидела Феликса Фокса.

Она остановилась. Замерла на месте, посмотрела по сторонам. Нет, его нигде не было.

– Внутри кто-то остался? – крикнула она распорядителю представления, работавшего на крутящемся под куполом колесе.

Мужчина был весь черный от дыма.

– Мистер Фокс до сих пор внутри?

Он вздохнул и покачал головой:

– Не знаю. Не видел.

Тогда она бросилась бежать. Она побежала прочь от пламени, чувствуя спиной его ужасный жар, петляя между крутых повозок в поисках палатки Феликса Фокса. Свет в ней не горел. Она ворвалась внутрь, зовя его по имени:

– Мистер Фокс? Мистер Фокс, сэр!

Внутри палатки было тихо и темно. Она пробралась к столу, вспомнив, где он сидел ранее этим же днем, нащупала фонарь со свечой и с удивлением почувствовала, что он еще теплый. Кто-то был здесь совсем недавно. Она отыскала кремень, высекла искру, зажгла свечу, закрыла маленькую стеклянную дверцу. И увидела тело.

– Боже мой, – выдохнула она.

Мистер Фокс сидел в своем кресле за письменным столом, широко раскинув ноги. Один ботинок был скинут. Его лицо было багрово-красным, глаза налились кровью, веки и кожа под ними были покрыты синяками и черными пятнами. Руки с когтистыми пальцами лежали на коленях ладонями вверх, как бы в поисках благословения или в просьбе проявить снисхождение.

Он скончался в муках.

На всей мебели тонким слоем черного снега лежала та самая странная шелковистая черная копоть, которую она уже видела утром.

Спотыкаясь, Бринт вышла из палатки, голова ее кружилась, дыхание сбивалось. На территории цирка продолжал бушевать пожар. Она долго стояла в тишине, разглядывая оранжевое зарево, а потом, не задумываясь, будто во сне, медленно вернулась к своему вагончику, взяла со стола упакованный саквояж с одеждой и книгой с гравюрами, которую так любил Марлоу, и, повернувшись спиной к ужасу, шуму и суматохе, направилась в город.

На самом краю поля, на которое еще падали отблески пожара, она остановилась. Возле ограды возвышалась какая-то фигура со шляпой в руках, совершенно неподвижная, почти неразличимая в темноте. Бринт вдохнула запах пота и сажи, исходящий от ее одежды, и сразу же поняла, кто это, поняла, что он сделал. Она знала, кого он ищет. В ушах у нее шумела кровь. Чудовище стояло неподвижно, опустив руки, и просто наблюдало, как обрушивается под собственным весом и догорает цирковой шатер. Через какое-то время незнакомец надел шляпу, развернулся и беззвучно исчез в ночи.

Бринт последовала за ним.

6. Пробуждение лича

Чарли Овид не помнил своего отца. Иногда по вечерам, когда он был еще совсем маленьким и когда еще была жива его мать, он, внимательно ловя при свете луны каждое слово и стараясь не обращать внимания на гул многолюдной ночлежки, слушал ее рассказы о том, благодаря кому появился на свет. По словам матери, отец был хорошим человеком, только слишком уж беспокойным. Она не знала его родных. Он бросил их и уехал в Лондон, чтобы самому устроить свою жизнь, и именно там они познакомились и полюбили друг друга.

– Его род не должен был пересекаться с нашим. Вообще нигде и никогда, – говорила она. – Но его это не волновало. Он верил, что грядет лучший мир и все мы станем его частью. Считал, что нам просто нужно постараться выжить, чтобы дождаться этого времени.

И Чарли с широко раскрытыми глазами внимал историям матери, пока та водила мозолистыми ладонями по его волосам. Сама она была дочерью ямайских вольноотпущенников. Ее родителей, еще молодых, привез в Англию их благодетель – белый мужчина, богатый и занимающий привилегированное положение, но, как она утверждала, преисполненный ярости по поводу существующего порядка вещей, в чем отец Чарли был на него похож. «Возможно, именно поэтому я в него и влюбилась», – шептала она. Иногда, когда ей казалось, что настал подходящий безопасный момент, она доставала из-под юбки маленькое серебряное обручальное кольцо, подаренное ей его отцом, и прижимала его к запястью Чарли, чтобы он получше рассмотрел высеченные на нем странные знаки, которые медленно исчезали с его кожи в холодном лунном свете, – скрещенные молотки и пылающее солнце.

Кем был его отец, что с ним случилось, какой была его жизнь? Все это было за пределами воображения Чарли. Порой ему казалось, что все смутные знания об отце и все догадки о нем отдавались внутри глубокой болью. Иногда он думал о том, что его плоть может исцелиться от чего угодно, но настоящие раны – те, что находятся глубоко внутри, – он не залечит никогда. Когда умерла его мать, он отправился на поиски работы, и в нем зародилось какое-то смутное желание найти на западе могилу отца, постоять с обнаженной головой у той самой караванной дороги над сухим холмиком и камнями, ставшими последним приютом человеку, которого любила его мать и который любил его, Чарли, и отдать ему дань уважения. Но конечно, этому не суждено было случиться: полукровка, парень без семьи и имени не мог просто так бродить по южным штатам – рано или поздно ему бы обязательно указали на его место.

Потом в его жизнь вошел этот мистер Коултон, англичанин, который почему-то искал именно его, Чарли. Он хранил при себе конверт с тем же гербом – два молота и пылающее солнце. Чарли всегда проявлял осторожность, но тогда его охватила яростная тревога. Он был уверен, что Карндейл даст ему ответы на вопросы об отце и поведает о том, кем тот был и что с ним случилось.

Нужно было просто дождаться подходящего момента.

Дело в том, что мистер Коултон в ярко-желтом жилете и с завивающимися усами не был похож ни на одного белого человека, которого Чарли знал ранее. Он напоминал ему благодетеля из рассказов матери – того белого мужчину, который много лет назад помог его бабушке и дедушке покинуть Ямайку. Мистер Коултон поглядывал на Чарли на протяжении всего их долгого плавания, которое они провели, сидя в роскошной нижней каюте трансатлантического парохода «Сервия» с ослепительными латунными светильниками, электрическими лампами и рассекающим, словно лезвие, серые волны стальным корпусом. Англичанин глядел на чернокожего паренька без отвращения или недовольства, без гнева и уж точно не так, как смотрят на крысу, с которой хотят разделаться. Он просто смотрел на Чарли, как смотрел бы на любого другого человека. Так же, как на старого стюарда, который каждый вечер приносил им горячие полотенца, или на краснолицего мальчишку, который гладил их белье. Чарли, который всю жизнь учился опускать при виде белых глаза и дрожать в ожидании удара плетью, просто не знал, как ему быть в такой ситуации.

Они высадились в Ливерпуле дождливым утром. Мистер Коултон подхватил свой дорожный чемодан, и они бок о бок поднялись по холму к железнодорожной станции. Капли дождя затекали под воротник и просачивались в ботинки, было невероятно холодно, что совсем не походило на ливни в дельте Миссисипи или на знакомые ему проливные речные дожди. А еще никто не смотрел на них косо, даже размахивающий своей палкой полицейский констебль. Потом мистер Коултон – усатый мужчина с большими сырыми руками и в потрепанной шляпе-котелке – купил два билета на юг, на лондонский