От греха подальше - Карин Либо

— Ты удивительная женщина, знаешь?

— О чем это вы?

— Я говорю о том, что случилось в ресторане. Они же нагло смеялись над тобой. Большинство женщин разразилось бы слезами через тридцать секунд. Но ты держалась с изумительным достоинством и сразу отвечала на их выпады.

— Да ну их. — Она небрежно махнула рукой. — Они нисколько не волнуют меня. — Ее голос слегка дрожал — то ли от волнения, то ли от холода, то ли оттого, что Роун стоял слишком близко, — но об этом он мог только гадать.

— Мне показалось, что они все же достали тебя. Но мы им еще покажем, Вик. У нас много времени до следующего торнадо. Мы доберемся туда раньше других, даже если для этого придется встать в шесть утра.

— Вик? — повторила она, не обращая внимания на всю его дальнейшую воодушевленную тираду.

— Но тебе не нравилось Вики.

— Мне не нравится и… — Он закрыл ей рот поцелуем. Роун собирался всего лишь прикоснуться к ее губам, чтобы прекратить бессмысленный спор, но все вдруг произошло совсем по-иному. Прежде чем он осознал случившееся, его губы уже наслаждались восхитительным вкусом ее губ. Он обнял Викторию за плечи, привлек к себе и прижал, чувствуя, как ее маленькие упругие груди нежно уперлись в его грудь. Ему даже показалось, что она излучает невидимые флюиды женственности, которые обволакивают его, затягивая все глубже и глубже.

Она не воспротивилась, когда его язык отправился в путешествие в глубь ее рта, даже встретила его набеги слабым встречным движением. Роуна обдало жаром. Ни одно изощренное ответное действие не возбудило бы его так быстро, так сильно и так… неудержимо.

— Виктория, — прошептал он, целуя ее губы. До сих пор Роун с трудом выговаривал ее имя, но сейчас оно вдруг прозвучало в его устах, как поэма — прекрасная и возвышенная, как гимн женщине.

Он осыпал поцелуями все ее лицо. Она сильно, до боли сжала его плечи, но не оттолкнула. Охваченный возбуждением, Роун расстегнул две пуговицы на ее блузке и прильнул губами к ложбинке между ее круглыми грудями. Ее кожа источала аромат нежных диких цветов — сладкий и свежий.

Она выставила бедро навстречу его пробуждающейся плоти, осторожно, мучительно, но вполне осознанно надавливая на Роуна. Преодолевая ее сопротивление, он засунул руки под блузку и накрыл ладонями груди, поглаживая и освобождая их от кружев лифчика.

— О, Роун… — Виктория едва выдохнула его имя.

«Боже, помоги мне, ведь я так желаю ее, пусть все свершится прямо здесь, на этой темной автостоянке», — безмолвно молился Роун.

— Пожалуйста…

Это слово, произнесенное в отчаянии, вернуло его к действительности. Что же с ним происходит? Несмотря на почти физическую боль, которую он испытал, Роун медленно отстранился.

Лунный свет открыл взору Виктории всю гамму чувств на его лице — желание, смущение и тревогу.

Она прихватила рукой края расстегнутой блузки, виновато глянула поверх его плеча.

— Кто-нибудь мог увидеть нас.

— Давай пойдем в более укромное место…

— Нет! — В ее голосе отчетливо прозвучала паника. — Послушай, Роун, я обещаю больше не хныкать по поводу нашей неудачи, если ты пообещаешь… не утешать меня.

— Утешать тебя? — повторил он. — Если ты думаешь, что я только что утешал тебя, значит, ты не знаешь мужчин и их… потребностей.

Его «потребности» до сих пор неистовствовали.

Она рассердилась.

— Благодарю тебя за урок, но я знаю столько, сколько нужно. Не считай себя обязанным просвещать меня. А теперь мы можем наконец сесть в машину?

Роун пропустил ее. Он позволит Виктории думать, что она выиграла этот раунд. Пусть. Но как только они очутились в фургоне и пристегнули ремни безопасности, он спросил:

— Ты девственница?

Она раздраженно фыркнула.

— Роун, пожалуйста, я не желаю об этом говорить. Ты не должен был целовать меня.

— А ты не должна была отвечать мне.

На мгновение она потеряла дар речи.

— Договорились, — с трудом выдавила она и замолчала надолго.

Роун не беспокоил ее, но, когда Виктория решилась заговорить вновь, его удивлению не было предела — такого он не ожидал.

— Мне тридцать лет и, естественно, я не девственница, — сообщила она.

Он усмехнулся, и напряжение между ними спало. «Похоже, ты перешла в оборону, Вики?» — подумал Роун, понимая, что она все-таки имела кое-какой опыт в делах любовных. Ни одна женщина с ее темпераментом не могла слишком долго пренебрегать собственной сексуальностью. Но ему не терпелось убедиться в том, что Виктория не познала еще настоящей страсти, что ни один мужчина не разжег в ней желания, превращающего тело в пылающий огонь. Ему самому хотелось проделать это. Очень хотелось.

— Амос убил бы тебя, — сказала она, читая его мысли.

— Да, знаю, — согласился он нехотя.

— А я не собираюсь быть твоей двухнедельной наложницей, ты понял меня?

— Вполне. — Когда он подумал об этом, то ни за что не смог представить себе, что Виктория могла бы быть чьей-либо наложницей. Наложницы служат для наслаждения и последующего забвения, а она была женщиной, которую забыть невозможно.

6

Горячие струи душа прогнали остатки утренней сонливости. Виктория плохо спала, и все ее тело переполняли несбывшиеся желания, а в утомленном мозгу эхом отдавались призывы потревоженной совести. Она надеялась, что воспоминание о вчерашнем поцелуе потеряет остроту при утреннем свете. Но ее ожидания не оправдались.

Она была подавлена и сердилась на себя за то, что позволила себе расслабиться. Что бы ни скрывалось за поцелуем Роуна, она все же искала утешения. Он был единственным, кто понял, сколь глубоко задели ее насмешки коллег, и Виктория подсознательно потянулась к своему спутнику. Он не критиковал ее, не обвинял в невежестве и даже не жаловался, безропотно выполняя все ее приказы. Потому не удивительно, что в момент слабости, когда его губы овладели ее губами, ей захотелось раствориться в этом дарованном ей утешении.

Но было еще кое-что. Впервые с тех пор, как она увидела Роуна, Виктория поняла, что дерзость, непочтительность и невоспитанность всего лишь маска, за которой прячется молодой Каллен. В тот самый миг, когда их губы встретились, а дыхание слилось воедино, Викторию посетило странное ощущение — перед ней предстал настоящий Роун, человек непростой и нежный, переживший страшную трагедию, оставившую в его сердце незаживающую, кровоточащую рану.

Пораженная этой мыслью, Виктория застыла под бодрящими струями душа, но по мере того, как тело оживало, эта благостная мысль исчезла. Виктория корила себя за то, что, погрузившись в пучину возвышенных чувств, начисто забыла об осторожности и благоразумии. С трудом — очевидно, из-за пагубного воздействия поцелуя — она все же поняла, что Роун вовсе не спасательный круг, а, наоборот, представляет собой настоящую опасность. Покопавшись таким образом в собственных ощущениях, Виктория на дне души все же нашла некое подобие легкого возмущения. Но тут же вынуждена была признать, что Роун вел себя вполне пристойно, выпустил из объятий и позволил ретироваться, как только почувствовал ее сопротивление, и чувство справедливости не позволило разгореться ее негодованию. Вообще Роун не заслужил, чтобы она на него сердилась. Он не сделал ничего из ряда вон выходящего. Но резкий отпор, решила Виктория, будет не лишним — такое поведение возведет прочный барьер между ними, надежно оградив обоих от подобных случаев.