В тот главный миг - Юлий Файбышенко

И Соловово был с ними согласен. Инга же рвалась к заговорам. Когда в тридцатом начался процесс Промпартии, Соловово услышал много имен людей, мелькавших вокруг Инги... Он стал наблюдать за ней: она вся сжалась, почти не выходила из дому, была с ним как-то скорбно нежна, чего-то ждала. Он решил, что пришел момент поговорить.

— Инга,— сказал он,— ни тебе, ни твоим друзьям ничего тут не перевернуть. История против вас, сколько бы вы ни обличали тех, кто сейчас у власти... А шутить с ними — это смешно. С ними пробовали шутить люди посерьезнее, ты знаешь, чем это кончилось.

В том разговоре она поклялась, что больше не будет путаться ни в какие заговоры. И действительно, с тех пор политика кончилась.

Начались романы. Инга скрывала их, мучилась, но не могла жить иначе. Он принял это к сведению и начал смиряться с болью одиночества и отверженности. Она иногда спохватывалась, просила прощения, клялась в верности, в том, что все позади, но он не верил и больше не пускал ее в свой кабинет, в свои мысли.

Потом, когда за ним пришли, он запомнил ее взгляд. Это был взгляд любящей и раненной в самое сердце женщины. Но на письма ее в лагерь он не стал отвечать. Она писала до самого конца войны. А он молчал. Иногда она пыталась выяснить, почему он молчит, узнавала через лагерное начальство. Его вызвали для разговора, но он ничего не стал объяснять. Что могут понять посторонние люди?

Только к самой ночи был дан отдых. Палатки разбили у небольшой горной речки, стремительно певшей в узкой теснине. Горловой ее клекот всю ночь убаюкивал усталых людей. Соловово, измученный до полного безразличия ко всему, все же старался не спускать глаз с Алехи. Тот, наскоро поев, пошел к лошадям. Седой с трудом влез на выступ гольца, присел там в траве и следил за возчиком. Потом решил поговорить с ним. Легче понять, чем дышит человек, когда смотришь ему в глаза.

Они вошли в палатку. Закидывая полог, Соловово оглянулся! Лепехин дремал, упершись лбом в руки, держащие карабин. Алеха долго шуршал в темноте, раздеваясь, потом свернув самокрутку, спросил:

— Чего, Викентьич, сказать хотел? — спросил он, закуривая.

— Почему так гнали сегодня?

— Хорь на шурфы спешит.

— Скоро выйдем?

— Таким ходом — к завтрему, однако. К полудню.

— Ну, отроем мы золото, а потом? На что мы им?

«Вот сейчас решается твоя судьба, Алеха. Будь честен,— умолял Седой его беззвучно,— будь честен».

— Может, и кокнут,— медленно сказал Алеха.— Да ведь и мы не без голов. Али не так?

— Что предлагаешь?

— Командир есть, он сам решит,— лениво ответил Алеха и затих.

— Но ты-то понимаешь, что они не только нас, но и тебя кончат?

— Чего меня кончать.— сказал он после раздумья.— Проводник им до границы нужен. Хотя они все могут. Пришибут как зайца. Только не дрейфь, Викентьич, мы тоже не лыком шиты.

Соловово лежал в темноте и решал вопрос о жизни и смерти Алехи. Он уже решил его. Как-страшно убить человека, в лицо которому глядел... Нет, он еще подождет. Немного подождет. Еще можно.

Утром они снова двинулись в путь, шли быстрым шагом, дышать стало трудно. Соловово расстегнул гимнастерку почти  до живота, но мошка немедленно изъела открытое место, пришлось застегнуться. Все тело чесалось. Лениво толкались в голове мысли.

— Викентьич,— требовательно спросил его Колесников, шагая рядом и глядя перед собой.— Рассказывай, кто продает?

— Пока ничего не могу сказать. Прошу, поговори с ребятами, они должны ждать моего знака.

— Ты ведешь себя, как самый паршивый интеллигент. Сейчас не время колебаться.

Соловово вспыхнул:

— Я веду себя как интеллигент, но не паршивый. Иначе вести себя просто не могу. И прошу одного: верить мне или не верить.

Колесников угрюмо нагнул голову, прикрытую шляпой накомарника. Сейчас он был похож на английского колониального солдата.

— Я тебе верю,— сказал он,— но кто? Шумов? Алеха? Порхов? Кто?

— Если веришь, договорись с двумя другими и скажи им, что, может быть, придется убить человека. Убить по моему сигналу, убить и спрятать, чтобы не вызвать подозрений. Могут они это сделать?

— Могут,— без раздумья сказал Колесников и повернул к нему голову. Его серые глаза с интересом и сомнением вглядывались в лицо Соловово.

— Викентьич,— сказал он,— и не надо так громко: убить человека. Убить врага, доносчика... У нас нет выбора. И у тебя тоже. Колебания здесь — подлость и предательство.

— Я это так и понимаю.— Соловово взглянул на Колесникова, и тот медленно отвел глаза. Крикнула сойка.

— Ладно,— сказал Колесников.— Нерубайлов и Чалдон в твоем распоряжении. Он резко прибавил темп, обошел Альбину, что-то сказал ей и скрылся за поворотом тропы.

Часам к двум они вышли по реке к срубу. Это был старый, накрепко сложенный из листвяка сруб, почернелый от времени, дождей и стужи.

— Пришли! — закричал впереди чей-то голос, и Соловово узнал Алеху. Стали разбивать лагерь. Через час, оставив Альбину, Глиста и Федора Шумова готовить обед, полезли в голец смотреть шурфы.

Соловово не отрывал глаз от Алехи. Тот вел трех лошадей, нагруженных инструментом и взрывчаткой. Лепехин и Хорь ехали отдельно. Седой догнал Колесникова. Тот молча лез в гору, сипло дыша сквозь стиснутые зубы.

— Володя, ни за что не оставляй одного Алеху. Надо, чтобы рядом обязательно кто-то был. Особенно если с ним Хорь или Лепехин.

— Понял,— сказал Колесников, странно глянув на него, и приостановился.

Соловово, с трудом одолевая подъем, полез дальше, оглянулся: они поднимались тесной группой — Колесников, Нерубайлов и Чалдон. Он успокоился. Теперь они не выпустят Алеху из поля зрения.

Не доходя до вершины, Алеха остановился около старых шурфов и торжествующе заорал. Это был клич восторга. Он орал, как трубят одержавшие победу изюбры, словно пел без слов. К нему, пришпорив коней, бросились Хорь и Лепехин. Оглядевшись, приказали Алехе раздать инструмент людям. Лицо его было потным и пьяным от счастья, он совал в руки остальных кайла, бурики, лопаты и кричал что-то немыслимое, нечеловеческое.

Оказывается, все истосковались по работе. Соловово с удовольствием бил кайлом, думая о том, как давно он этим не занимался, как это было прекрасно, когда они еще только начинали сезон. У каждого была в сердце надежда, даже он, старый дурак, тоже заразился общей мечтой, общим желанием добыть побольше денег и как-то устроить свое будущее.

— Стой! — вдруг крикнул Порхов, подбегая к Нерубайлову — Стой, говорю!

Нерубайлов остановился, опустив кайло. Порхов нагнулся и выгреб небольшой глиняный ком, поцарапал его кайлом и вдруг ошарашенно обернулся к остальным.

— Золото! Я нашел его! Ребята! — Он стоял с кругляшом глины в руке и смотрел на всех запавшими, сумасшедше сверкающими глазами.— Я думал об этом месте! Я был уверен!

Канавщики столпились вокруг своего бывшего начальника, но тут, всех раскидав, появился Хорь и вырвал кругляш из рук Порхова. Подскакал и Лепехин. Он протянул руку, но Хорь спрятал кругляш в карман.

— На твою долю хватит! — засмеялся он, не обращая внимания на сразу же насупившееся лицо Лепехина,

И в этот же момент опять радостно вскрикнул Алеха. У него в руке лежал камешек, очищенный угол которого сиял желтым неярким блеском. Подъехавший Лепехин вырвал его из рук Алехи и тоже бросил в карман.

— Проверить надо! — сказал Порхов, оглядывая их обоих — Иногда это золото, а иногда — пустая порода, хоть и блестит.

— А можешь узнать? — спросил Хорь.

— Надо сделать анализы,— сказал Порхов, отворачиваясь.

— Пошли,— приказал Хорь и вместе с Лепехиным повел Порхова в палатку.

Алеха, красный, торжествующий, дикий от торчащей на скулах щетины, бухал и бухал кайлом. Потом он присел, воровато оглянулся на остальных я что-то сунул за пазуху. Снова долго и внимательно ковырялся В земле и снова кинул что-то за пазуху. Потом вдруг собрался и повел лошадей вниз. Колесников тотчас же что-то сказал Нерубайлову и пошел к Аметистову. Они о чем-то заговорили,

Соловово продолжал работать, «Странное счастье у Порхова,— думал он.— Искал золото в качестве начальника партии — не нашел. А когда как арестанта повели через тайгу, вдруг нарвался на месторождение, о котором мечтал столько лет. И что же теперь? Если нас перебьют, кто узнает об этой жиле?»

Рядом с ним врубилось в землю второе кайло. Это вернулся Колесников.

— Слушай, а где остальные? — осевшим голосом спросил Седой и увидел, как по просеке, раздвигая стланик, идут двое: Нерубайлов и Чалдон, один хрипло дышал, второй, осматриваясь по сторонам, странно улыбался.

— Ну? — спросил, выходя им навстречу, Колесников.

Нерубайлов, не отвечая, вынул из-за голенища и показал длинный узкий нож. Лезвие его было в каких-то пятнах.

— Что? — спросил Соловово, еще не понимая, но уже почти теряя рассудок.— Что вы сделали?