Слезы пустыни - Башир Халима
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да тут другое, — выпалила я, разражаясь слезами. — Это ты во всем виноват…
Отец заглушил двигатель и потянулся, чтобы обнять меня. Секунду или около того я сопротивлялась, а потом кинулась к нему на шею. Он снова и снова повторял, как сильно он меня любит и как дома все скучали по мне, пока я полностью не выплакалась.
— Ты мне все наврал, абба, — говорила я, путаясь в словах, теснивших друг друга. — Ты сказал, что школа — это здорово, но это не так, и учителя ненавидят меня и бьют, и арабские девочки ужасные, и ты прозвал меня Ратиби, и я думаю, что должна давать им отпор, а на самом деле я просто хочу вернуться домой и жить с тобой, эйей и бабулей и ходить в школу, где люди хорошие…
Отец взял меня за руку, нежно, но твердо:
— Послушай, Ратиби, разве я когда-нибудь говорил, что будет легко?
— Нет, но все равно ты меня обманул, абба. Ты сказал, что школа — это хорошее место, но они там просто нас не любят. Или меня не любят, какая разница.
И я рассказала отцу все об ужасной директрисе, о моей стычке с мисс Урсой и о проблемах с Саирой. Закончив, я почувствовала себя немного лучше, вытерла нос и попыталась улыбнуться.
Отец с улыбкой ободрил меня:
— Ратиби, ты должна понять одну вещь. В этой стране арабы никогда не дадут нам жить спокойно…
Я кивнула. Теперь я знала, что отец прав — стычка в школе не прошла даром.
— Я рад, что ты дала им отпор, — продолжил он. — Я горжусь тобой, Ратиби, за это я горжусь тобой больше, чем за что-либо еще. Но если ты хочешь получить хорошее образование и бросить вызов арабам в нашей стране — это единственный путь. Деревенской школы будет недостаточно. Им это не понравится. Они будут пытаться помешать тебе. И именно поэтому ты должна продолжать. Ты уже доказала, что ты лучше них, так что не сдавайся. Ты увидишь, станет легче.
Я кивнула:
— Я ведь в самом деле заняла первое место в классе, абба. Я обставила всех этих арабских девчонок…
Отец улыбнулся.
— Да, ты их обставила! Ну что, ты поступишь как я сказал? Будешь бороться? Хотя бы ради меня.
Я снова кивнула:
— Я попробую, абба.
Для моего отца я сделала бы все что угодно.
7
Бойцовская школа
К тому времени, как мы добрались до деревни, я напрочь позабыла обо всех своих тревогах. У меня словно камень с души свалился. Мать суетилась около меня, пощипывая, чтобы убедиться, что я здорова и не отощала. Братья шныряли вокруг, забрасывая меня вопросами. Какое счастье быть дома! Я отправилась в бабушкину хижину, чтобы бросить там сумки. Она приветливо встретила меня, широко улыбаясь, и протянула руки для объятий.
— Поди-ка, поди-ка сюда, лапочка моя, — торжественно проговорила она.
Я окунула лицо в ее теплый пряный запах. Я осознала, как мне не хватало бабушки с ее гордым, бесстрашным нравом: если бы только она была со мной в школе, никто не осмелился бы придираться ко мне. Она крепко обняла меня, затем отодвинула на расстояние вытянутой руки, чтобы хорошенько рассмотреть. Я редко видела бабулю такой счастливой, и в эти минуты было видно, как сильно она любит меня.
— Ты… ты ничуть не изменилась, — объявила она. — По крайней мере, все эти школьные штуки тебя не сгубили.
— Абу, — пробормотала я. — Я скучала по тебе. Я так по тебе скучала…
— Погоди-ка, — воскликнула бабуля, потемнев лицом. — Погоди-ка! Это еще что такое?
Она резко протянула руку и сдвинула в сторону мой платок. И только тут я вспомнила, что мои волосы все еще были заплетены в стиле Боба Марли. Мгновение бабуля в ужасе смотрела на меня; глаза ее чуть не вылезли из орбит. Потом она схватила меня за ухо и принялась крутить его, покуда оно не стало гореть, и потащила меня в хижину матери.
— Что это такое? — взвизгнула она. — Что это такое? Что эта девчонка сделала со своими волосами? Боб Марли! Боб Марли! Беери уже недостаточно хорош для девицы из большого города, так, что ли?
Бабуля подтолкнула меня к маме. Я пыталась объяснить, что у Моны, моей лучшей школьной подруги, такая же прическа под Боба Марли, а ведь она загава, так что в этом может быть плохого? И косички мне заплели двоюродные сестры, и дядя не возражал… Но бабуля прервала меня на полуслове, больно ущипнув за живот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— Арабский! Арабский! Арабский! — напустилась она на меня она. — Она говорит на этом дрянном арабском! Бла, бла, бла, бла — чтобы бабушка ни слова не могла понять… Арабский — тьфу! Ты думаешь, твоей маме и мне приятно слышать это кваканье, этот дрянной лягушачий язык? Ты так думаешь, да?
Я спохватилась, что бабуля права — я и вправду говорю по-арабски. По дороге домой я беседовала на нем с отцом, а дома продолжила с матерью. Вот он, результат трехмесячного пребывания в большой школе, где нас лупили за разговоры на каком-либо другом языке.
— Лягушачий язык! — продолжала бабуля. — Мы не желаем его слышать, и все остальные в деревне тоже. И мы немедленно покончим с этим Бобом Марли. Немедленно!
От бабулиного толчка я плюхнулась на маленькую табуретку посреди двора. Я не сомневалась — она хочет, чтобы все стали свидетелями моего унижения.
— Сиди смирно! — приказала бабуля и отправилась за ножницами. Вернувшись, она приступила к моим косичкам, бормоча себе под нос: — Боб Марли… Спуталась с чужаками и сразу захотела быть как они…
Осторожно подбирая слова на родном языке, я снова попыталась объяснить ей, что просто хотела быть похожей на Мону, мою школьную подружку из племени загава. Мне нравился этот стиль, с ним я выглядела по-другому. Но бабуля и слышать ничего не хотела. Чем больше я протестовала, тем сильнее она дергала мои косички. Мысленно я велела себе впредь быть осторожнее. В следующий раз перед возвращением в деревню я переплету волосы в стиле беери, пусть он и кажется мне скучным.
— Три месяца вдали от дома, и ты забыла свои корни, — ворчала бабуля. — Я же говорила, что ничего хорошего из этого не выйдет. И если тебе так хочется говорить по-арабски, что ж, иди тогда и живи с арабами…
Через час мои волосы снова были уложены в скучном стиле беери — заплетены в жесткие ряды, плотно прилегавшие к черепу. После ужина с мамой и брюзжащей бабушкой мы с отцом пошли отдыхать на циновках во дворе. Мать, Мо и Омер присоединились к нам, и я начала рассказывать им о жизни в большом городе. Но бабуля ушла и заперлась в своей хижине: она не желала присутствовать при подобных разговорах о нездешних местах и чужих людях.
Я поведала им о двух хаваджат, которых видела на базаре. Я сравнила их кожу со сливочным маслом и рассказала, как мы удивлялись, что она не таяла на солнце. Я описала волосы женщины, подобные тонким нитям из пряденого золота, и густую бороду мужчины, огненно-красную, как заходящее солнце.
Конечно, наши деревенские знали, что белые люди существуют. Изредка высоко над деревней пролетал авиалайнер, и дети выбегали посмотреть на него, крича и маша ему, словно пассажиры могли слышать и видеть.
— Хаваджат! Хаваджат! Хаваджат! — кричали мы, а потом начинали петь: — Самолет номер три! Самолет номер три! Это самолет номер три!
Не знаю, откуда взялись эти словечки. Возможно, кто-то когда-то видел такую надпись на борту самолета.
Я пояснила, что, вообще говоря, хаваджат с базара в Хашме жили в глухом лесу. В городе они пополняли припасы, чтобы потом вернуться к своей работе — строить колодцы и школы. Моя подруга Мона сказала мне, что они — хорошие люди: приехали издалека, чтобы помогать народу загава.
Отец усмехнулся:
— Да, Ратиби, сейчас-то хаваджат действительно пришли с добром. Но так было не всегда. Сотни лет назад англичане явились как захватчики, чтобы разделить племена и натравить их друг на друга. Они назвали эту политику «разделяй и властвуй».
Омер фыркнул:
— Опять вы об этой скучище, о политике? Всегда ты так, когда Ратиби рядом. Я пошел спать.
Отец оставил этот выпад без внимания, и Омер скрылся в темноте. Я посмотрела на остальных. У огня лежал полусонный Мохаммед, а рядом с ним — мама, тоже клевавшая носом.