Слезы пустыни - Башир Халима

Я вздрогнула, когда мисс Урса сделала два быстрых шага через комнату и схватила меня за шею.

— Это твой последний шанс, — прошипела она мне в лицо. — Я приказываю тебе убрать эту комнату. Приказываю тебе. Если ты не сделаешь это, я…

— Я же сказала, что не буду, — закричала я. — Это нечестно.

— Я приказываю тебе слушаться! — гремела она. — Немедленно выполняй приказание. ВЫПОЛНЯЙ! Начинай уборку!

Она грубо толкнула меня к задней части класса, и я неловко налетела на стол, но тут же выпрямилась и развернулась к мисс Урсе лицом.

Все мы уже знали, что мать Саиры преподает в нашей школе; Саира это скрывала, но слух просочился. Мысль о том, что я должна выполнить уборку за избалованную учительскую дочку, была для меня невыносима. Вот чего я совсем не переваривала, так это чтобы ко мне относились как к чьей-нибудь рабыне.

Я покачала головой:

— Нет! Ни за что! Я свою половину убрала и не буду делать грязную работу за Саиру…

Вскрикнув от ярости, мисс Урса набросилась на меня; одной рукой вцепилась мне в волосы, чтобы я не смогла вырваться, а другой схватила метлу и принялась колотить меня по голым ногам. Каждый удар был пыткой, но я не плакала и не показывала, как мне больно. Я не собиралась доставлять мучительнице удовольствия. Наконец, она снова толкнула меня, и я ударилась бедром о край парты.

Меня пронзила боль, и вместе с ней поднялась волна пламенной ярости. Ну уж нет, с меня хватит! Если она снова бросится на меня, я буду драться, кусаться и царапаться, как дикий зверь, и я знала, что одолею ее. Крепкий деревенский ребенок, драться я умела. И в глубине души походила на Омера — бесстрашная как лев. Мисс Урса же, напротив, своей свирепой внешностью маскировала трусость.

Я отскочила и загородила ей путь партой. Теперь она не могла до меня дотянуться. Несколько секунд мы ходили кругами. Я сверлила ее гневным непокорным взглядом — я больше не боялась ее и знала, что она это видит. На лице мисс Урсы читались удивление и страх. Удивление, потому что маленькая деревенская девочка вдруг отказалась повиноваться. И страх, потому что я была чернокожей африканкой, а она, как и многие арабы в моей стране, считала себя одной из хозяев, данных мне свыше.

— Твой последний шанс, — прошипела мисс Урса. — Я приказываю тебе начать уборку. Последний шанс — ты слышишь меня? Или я сообщу директрисе.

— Ну и сообщайте, — ответила я. — Сообщайте. Я вас не боюсь, и ее не боюсь, и вообще никого. Я только Бога моего боюсь.

Мисс Урса развернулась и исчезла. Секунду я смотрела ей вслед. Волна облегчения накрыла меня. А потом страх и беспокойство вернулись с удвоенной силой. Господи, что же я натворила?! И что они теперь со мной сделают?

Долго ждать мне не пришлось.

Когда линейка закончилась, меня отправили в кабинет директрисы. Она сидела за столом, сверля меня холодными темными глазами. Я стояла перед ней, стараясь не выказывать страха. Твердым, ровным голосом она передала мне слова мисс Урсы. Правда ли это? Правда ли, что я отказалась делать уборку? Правда ли, что я открыто не повиновалась учительнице, оскорбив ее в школьных стенах? Если это так, то я грубая, невоспитанная девчонка и меня надлежит очень строго наказать.

Я начала излагать историю со своей точки зрения, приказав себе не терять самообладания. Они могут избить меня до полусмерти, но лучше так, чем позволить мисс Урсе или кому-либо из них тиранить меня.

Я призналась, что не послушалась мисс Урсу, но только потому, что она была ко мне несправедлива. Я убрала свою половину классной комнаты. А если Саира не выполнила свою часть работы, наказывать меня за ее оплошность нечестно. Я вообще не собираюсь терпеть несправедливости от кого бы то ни было. Я буду отвечать только перед Богом.

— Надо же, никогда не слышала такой наглости! — напустилась на меня директриса. — Никогда! Перед Богом можешь отвечать за этими стенами, но не в моей школе. Здесь ты будешь отвечать передо мной. А теперь ступай! Убирайся прочь, чтобы глаза мои тебя не видели! Мне нужно подумать, что с тобой делать…

Я вернулась в класс, гадая о возможных последствиях и почти жалея, что директриса не избила меня на месте — тогда со всем этим было бы покончено. Сейчас же угроза наказания нависала надо мной, как смертный приговор. Однако, несмотря на мои тревоги, в тот день со мной больше ничего плохого не случилось. По дороге домой я размышляла, чем обернулась идея отца дать мне образование.

Он убеждал меня, что отъезд в большую школу станет чудесным, сказочным приключением. Я верила каждому его слову. Но знал ли он, что меня ждет? Как знать, не лучше ли было мне остаться в деревне и ходить в местную школу? По крайней мере, там я была бы с моей семьей, с моим народом, и никто не обижал бы меня. Тоска по семье отдавалась болью в сердце. И я скучала по дружеской толкотне, по шуму и легкой, незамысловатой деревенской вольнице.

Дядя сообщал о моих школьных успехах отцу, который, однако, ничего не знал о неприятностях, поскольку единственным человеком, с которым я их обсуждала, была Мона. Она посоветовала мне не создавать себе проблем, а делать то, что говорят учителя. Но по какой-то причине я просто не могла заставить себя пойти на это. Если мне предстояло оставаться в этой школе, я должна была бороться за то, что считала правильным. Я просто хотела, чтобы ко мне относились справедливо и как к равной.

Прошла неделя, и между мисс Урсой, директрисой и мной возникло нечто вроде напряженного перемирия. Но я знала, что это ненадолго. Всякий раз, когда я видела их вместе, они глядели на меня, злобно хмурясь, словно волки; на мрачных лицах читался некий злой умысел. Я всеми силами старалась избегать их и в страхе ждала, что будет, не сомневаясь, что бунта мне не простят.

Саире, моей нерадивой напарнице, я ни словом не обмолвилась о случившемся. Тем не менее она стала вести себя странно по отношению ко мне. Всякий раз, проходя на свое место у стены, я должна была протискиваться мимо нее, и, пропуская меня, она непременно вздыхала и фыркала, словно невыразимо страдала. Она будто намеренно провоцировала меня.

Я пыталась сосредоточиться на зачетах, до которых оставалось меньше двух недель. Дни летели, заполненные учебой, и я делала все возможное, чтобы избежать неприятностей. Результаты, вывешенные на доске объявлений, ошеломили меня: я оказалась первой в классе по всем предметам, кроме арабского. Мона и другие чернокожие африканские девочки пришли в восторг. А вот Саира и другие мои одноклассницы-арабки, похоже, были не очень довольны.

На следующий день за мной приехал отец. Я забросила сумки в кузов его обожаемого лендровера, махнула на прощание подругам, и мы тронулись в путь. Взяв курс на лесную чащу, отец протянул мне пакет печенья. Счастливая, я грызла его, а отец вводил меня в курс новостей. Затем сказал, как он гордится моими достижениями. Конечно, при упоминании о школе все неприятности всплыли у меня в памяти.

— Как прошли экзамены? — с нетерпением спросил он.

— Первое место в классе, — ответила я.

— Вот это да! Ратиби! — с криком восторга отец шмякнул руками по рулю. — Я же говорил — эта белая ресница породила истинного гения и удачу тоже!

Я кивнула и уставилась в окно. Я только что провела три месяца в незнакомом месте, где взрослые ужасно издевались надо мной. Мне хотелось стряхнуть с себя все плохое, и отец был единственным человеком в мире, перед которым я могла открыться.

— Лучшая в классе — во всем? — спросил он.

Я фыркнула, пытаясь сдержать слезы:

— Во всем, кроме арабского.

Отец посмотрел на меня и снизил скорость. Я продолжала глядеть в окно, пытаясь скрыть от него свои эмоции.

— Ратиби, все в порядке? — мягко спросил он. — Ты в порядке?

— У меня все отлично, — солгала я.

Моя нижняя губа задрожала, как у Мохаммеда, когда он собирался плакать.

— Ну, арабский — подумаешь, дело, — сказал отец, останавливая машину. — Ты скоро его подтянешь…