Записки с того света - Александр Тимофеев

было больше сорока градусов, да еще к тому же она была на луке!

Бразильцы жмурились и смеялись, глядя на мои гримасы. Веселились и хохотали от души. Чья-то рука протянула трубку с гашишем. Но от него я отказался: слишком много ощущений за пятнадцать секунд. Пожилой бразилец меня не уговаривал и сразу сам втянул гашиш. Вообще он больше любил гашиш, чем кокаин. Он был гашишист. А второй, лысый, налегал на кокаин. Затем на игральной доске вновь были выложены дорожки, и все повторилось. Лысый бразилец лихо за один раз втянул первую дорожку и сразу, почти без перерыва – практически всю вторую. Жутко поморщился, окончательно втягивая белый порошок, затем сделал глоток кашасы и уже не спеша, задумчиво затянулся гашишем. Глаза его стали стеклянными. Он смотрел куда-то сквозь. Покурив, он размеренно, без суеты, за два вдоха прикончил третью дорожку и уже не стал ни запивать ее кашасой, ни курить. Ему и так было хорошо.

Рыхлый старик сделал себе три дорожки и чинно, сохраняя ритуал (кокаин – кашаса – гашиш), повторил процедуру.

Затем сделал и мне. Хватило на две дорожки. Я также повторил ритуал, уже и с гашишем.

Все. Кончилось. Лысый бразилец был уже где-то далеко. Старик пребывал в счастливой меланхолии. Возникла пауза.

Я поблагодарил. Они промолчали: по-моему, не услышали меня. Отошел, подсел к своим собратьям-иностранцам. И ко мне в полном объеме пришли необычные ощущения, помимо эйфории… Ощущения одновременного полного присутствия и полного отсутствия себя.

Это были странные и страшные ощущения.

Я боялся потерять себя.

Вечеринка шла полным ходом. Бразильцы употребляли кто что, веселились и шумели.

Несмотря на обилие кокаина, у тех товарищей, с которыми я его употреблял, он закончился. И где-то в два-три часа ночи они решили, что называется, «догнаться».

По тюремной «почте» ими был передан блок сигарет и взамен они получили увесистый пакетик белого порошка. Веселье продолжилось. Но, по моим ощущениям, это был уже перебор. И я первый раз за пребывание в «Пинейросе» увидел, что бразилец начинает вести себя неадекватно. Но ему сразу предложили лечь спать, и он на удивление быстро согласился.

В целом это была веселая бесконечная ночь. Мы, иностранцы, заснули только под утро, уже изрядно уставшие. Постоянное шатание и включенный свет, разговоры и смех, небольшие потасовки…

Наступил рассвет. Мы проснулись усталые.

Нас, иностранцев, ожидало новое приключение.

Глава 5

В подводной лодке с мелкими бесами

«Молчание ягнят» бессмысленно

Мы вышли.

Через многочисленные двери нас вновь вывели в «отстойник» (клетку на улице), в котором уже стояли заключенные.

Здесь мы пробыли где-то с девяти до четырех часов дня. Уже начало смеркаться. В тюрьме нет спешки.

Далее предстоял привычный ритуал унизительного досмотра.

С раздеванием догола и приседаниями, выпячиванием языка, показом ушей и ступней. Само собой, мы трясли, мяли и скручивали все свои вещи – майки, трусы, штаны и даже вьетнамки – насколько это было возможно. Последнее меня даже веселило, поскольку казалось абсурдом, имитацией.

Я уже немного привык к этому действию-ритуалу, если к нему вообще можно привыкнуть.

Да, и хорошо, что не было дождя: в дождливую погоду проделывать все это как-то особенно ненавистно.

Во время этих досмотров надзиратели очень неторопливы и даже педантичны. Некоторые прямо-таки получают удовольствие от происходящего.

Чувствуют свою власть.

Когда стоишь голым, сразу начинаешь ощущать себя беззащитным и уязвимым.

По правилам у заключенных забирают вещи той тюрьмы, из которой они уезжают. Я отдал белую футболку – она стандартная. У меня была еще одна. Бразилец жестом показал, что надо снять и штаны (на них была печать тюрьмы «Пинейрос»), и вьетнамки. Я снял. Все эти вещи бросались в одну большую кучу. Но вторых штанов и вьетнамок у меня не было, и я оказался в одних трусах и футболке. Босой. Я как мог жестами показал охранникам, что у меня больше нет вещей. Но они не реагировали – стояли с безразличными, каменными лицами.

Эта ситуация вывела меня из душевного равновесия.

Нам приказали грузиться в машину.

Когда мы начали движение к автобусу, руководитель охранников обратил внимание на мой вид, который, прямо скажем, был комичным, и, нырнув рукой в кучу вещей, бросил мне первые попавшиеся штаны. Я остановился и быстро надел их. Он также жестом показал, что я могу забрать – в порядке исключения – и свои вьетнамки, что я и сделал.

Я был ему признателен.

Нас посадили в автозак без окон, абсолютно герметичный; небольшой вентилятор в углу оказался сломанным. Машина делилась на три небольших отсека, похожих на гробы. В каждом из них поместилось по четыре заключенных. Железные сиденья, вся остнастка внутри из железа.

В моем отсеке оказался Даниэл, Федя (как назло) и ка-кой-то маленький негритенок, которого трясло от страха.

Нас закрыли, и мы оказались в духоте и полной темноте.

Как в подводной лодке.

Сразу выступил пот.

Мы стали снимать с себя намокшие футболки, но, так как на нас были надеты наручники, мы могли это сделать только до запястий.

С лица полил пот, большими крупными каплями.

И самое главное, в этой темной и душной машине без окон меня стала охватывать паника.

Страх замкнутого пространства.

Да еще негритенка, сидевшего передо мной, трясло и колбасило от страха. Его животный страх пере-дался и мне. Ему было лет восемнадцать, а из-за небольших габаритов и детского лица казалось, что ему не больше четырнадцати.

Он что-то причитал и молился. Никак не реагировал на обращения Федора и Даниэла. Он был в панике и просто не мог адекватно реагировать.

Выглядел каким-то запуганным зверьком.

Я как мог старался абстрагироваться от происходящего. Но сидевший рядом со мной Федор стал бес-прерывно что-то сумбурно кричать. На русском, португальском, английском. Из него выходил какой-то бесовской поток. Совершенно бессвязный. Затем он стал ерзать, бить ногой в дверь, орать. Причем бил что есть силы.

На негритенка это произвело сильное впечатление: он в ужасе забился в угол и пребывал уже в предобморочном состоянии.

Да я и сам был на грани.

Вышел из себя и невозмутимо сидевший Даниэл.

Он сделал Федору грозное замечание, рявкнул на него. Федор успокоился.

Я смотрел на негритенка, так как он сидел напротив меня. Он почему-то боялся моего взгляда и постепенно становился наэлектризованным. Так мышь, которую кошка загнала в угол, встает на задние лапки. Возможно, я внутренне направил на него всю ту агрессию, которую сдерживал по отношению к Федору, и он это почувствовал.

Даниэл сказал, что нам всем надо успокоиться.

Мы даже еще не начали ехать. Что же будет дальше?

Так мы сидели, наверное, около часа – может, меньше.

В духоте и темноте время идет очень медленно.

Здесь уже не выдержали нервы у самого Даниэла, он стал что-то говорить по-румынски. Какие-то грязные ругательства. Произнеся их, он встал и что есть силы долбанул ногой дверь.

Затем нашел видеокамеру и стал