Жрецы (Человек и боги - 2) - Валентин Костылев

- Ладно. Не дворянин, и на полу лягу. Иконы у тебя не вижу.

- Если нужно, можно достать! - И не успел гость откликнуться на его предложение, как Рахиль принесла икону Николая Чудотворца и поставила ее на скамью в угол.

- Извольте.

Молодец расхохотался.

- Вижу сразу - живешь ты по губернаторскому приказу!.. Убери, дева! Не надо. Нет ничего труднее, как богу молиться, родителей почитать да еще долги отдавать... Страсть не люблю.

И, усаживаясь на скамью, спросил:

- Тебя еще не окрестили?

Залман посмотрел на него испуганно:

- Зачем крестить? Мы люди бедные...

- Да разве не знаешь?! Велено всех крестить.

Залман смотрел на гостя в страхе, охваченный подозрением. Как так смело может этот человек насмехаться над властями?

А незнакомец ни с того ни с сего принялся ругать каких-то царицыных старух, богомольниц, и любовников ее.

Незнакомец подмигнул при этом Рахили, бледной девушке с пышными вьющимися вокруг лица волосами. Залман испуганно указал рукою на спящих людей:

- Тише, тише. Нельзя так говорить.

- Для кого икону держишь?

- Для купцов и чиновников.

- Стало быть, их тут нет?

- Нет.

- Тогда не опасайся. Наш Филат не бывает виноват. В Москве жив остался, а в здешней деревне и вовсе. Не боюсь никого. Я выше всех губернаторов.

Залман заинтересовался:

- Из Москвы?

- Да.

- Служилый?

- Правде служу. Больше никакой службы не признаю. Звать как, спросишь? Отвечаю: московский мещанин Ванька Каин. Слыхал?

- Нет.

- Теперь услышишь. Обязательно! А Николу Чудотворца убери, пригодится.

Рахиль послушно унесла икону опять в сени.

- Святых дел я, как черт ладана избегаю. А это уж не дочка ли твоя? Такая красотка!

- Дочь.

- Звать-то как?

- Рахиль.

- А сыновья-то есть?

- Рувим. Больше никого. Трое нас.

- А он теперь где?

Из соседней комнаты вышел стройный худощавый юноша.

- Здравствуй, Рувим! Эка, ты какой!.. Грамотный ли?

- А как можно теперь быть неграмотным? - засмеялся отец. - Челобития купцам пишет.

Рувим конфузливо улыбнулся, поправил рубашку, провел пальцами по шелковому пояску.

- На сестру, парень, ты похож... Одень тебя в бабье платье - такой же будешь. Это вот хорошо, что ты грамотный... Обращусь и я к тебе с просьбою... Заплачу побольше, чем сквалыги-купчишки.

На улыбку Каина Рувим оставался серьезным.

Тем временем Рахиль постелила на полу Ваньке Каину постель.

- Ну, как у вас тут в Нижнем?

- Живем. Где же лучше-то?! - вздохнул Гринберг, пожав плечами. Вздохнула и Рахиль.

- Чего вздыхаете? - насмешливо посмотрев на них, спросил Каин.

Залман, Рахиль и Рувим переглянулись.

- Не бойся, свой человек. Всю Библию вашу знаю, и так решил... Много вы от разных фараонов страдали, - значит, ни одному фараону не угодили... За это - молодцы! Так и надо! Да и русский-то народ со своими царями-фараонами спокон века не в ладах.

Залман сел рядом с Ванькой и тихо начал ему рассказывать о той беде, которая на него свалилась: в Нижнем есть богатый заводчик Филипп Рыхловский. Человек этот близок губернатору, а сын его в Петербурге у царицы служит; из солдат в дворяне и офицеры попал. Сила у Рыхловского громадная; кругом у него союзники: и попы, и полиция, и все палачи, и тюремщики. И вот этот всесильный человек теперь хочет сжить с белого света его, Залмана Гринберга, и погубить его сына Рувима, домогаясь рекрутчины для него, и ввергнуть в несчастное одиночество и бесправность Рахиль, отняв у нее отца и брата... Он, Филипп Рыхловский, дурной человек, многих людей погубил на свете, многих в кандалы ковал, когда был тюремным кузнецом, и даже свою жену свел в могилу, уморил.

Возненавидел он его, Залмана, злится еще и на то, что Рувим пишет мордве челобитные, в которых мордва жалуется на Рыхловского, а те жалобы терюхане посылали даже в Сенат. Приезжие купцы, бывая в Нижнем, идут покупать товары на завод немца Штейна, а не на его, Рыхловского, заводы... Рыхловский и в этом винит его, Гринберга. А при чем тут он, Залман Гринберг? Разве ж без него не знают русские купцы, где им покупать товары? Кто же виноват, что не любят они Рыхловского? Будучи раньше раскольником, он перешел на сторону церкви и стал предавать своих же раскольников и многих из них самолично ковал когда-то. Опять же: при чем тут Гринберг? А купцы те, которые останавливаются у него, у Залмана, на ночлег, по большей части сами раскольники и ненавидят Филиппа Рыхловского хуже сатаны. И требуют нижегородские власти, чтобы он, Залман, крестился, и Рахиль также, и Рувим тоже. А на что это нужно? И, по всей видимости, если он не крестится, хотят они отнять у него, у Залмана, все добро и, как арестантов, заковать в цепи, погнать из Нижнего в дальние монгольские степи, за пределы государства российского.

- Здорово. Так я и думал! - сказал Ванька Каин. Глаза его озорно заблестели. Весь он завертелся, словно на иголках... - А где же обиталище этого самого человека... Рыхловского?

- Живет он на Кудьме, в своем имении...

Вдруг с нар поднялся большой чернобородый дядя. Он потянулся и зевнул.

- Здравствуй, голова! - кивнул он Каину. - Тебя-то мне и нужно! Значит, ты - Каин?

Ванька вскочил, сунул руку за борт кафтана.

- Отойди! Убью!

- Брось! Я вышел тебя встречать, а ты...

- От кого пришел?

- От Михаила Зари.

- Так бы и сбрехнул. А у меня и душа в пятки.

Обратившись к Гринбергу, Сыч похлопал его по плечу:

- А ты не хнычь, дедушка... Со мной тоже не лучше. Один поп в церкви на Дону призывал народ избивать цыган, которые якобы так же вот, как и ты, торговле русских купцов мешают... И объяснил богомольцам он, в том числе и мне, что цыганами прозываются потомки Хама... Он говорил, что они болтают между собою на неизвестном языке, хвалятся знанием предбудущего и разных медицинских тайн. Сущий же их промысел - воровство; они подговаривают к себе в общество беспутных людей. Так объяснял нам православный поп. А попа того, слава тебе господи, заковали в кандалы за то, что в пьяном виде он во время обедни, заместо государыни, свою жену провозгласил... Вот как, дедушка, а ты скулишь!

- Дай руку... - сказал Ванька. - Ты Хам, а я Каин... По Библии мы с тобой одних кровей. Но где же мы увидимся с вашим атаманом?

- Под Макарьевым монастырем, на Волге. Он ждет тебя там.

- Милый мой! - крикнул Каин, засияв от радости. - Веди! Много я слышал о нем. Со мной еще шесть товарищей. Они в соседних домах ночуют. Идемте все вместе.

И, обратившись к Залману, он гордо заявил:

- Видишь, старина! Не ошибся я... Свои... Бояться нечего.

У Залмана были большие и какие-то ребяческие глаза, и к каждому из присутствующих он прислушивался с удивлением и любопытством, приговаривая: "Так, так"... И кивал услужливо головою, но, выслушав всех, делался еще задумчивее.

На утро, когда все проснулись, Залманово горе заставило, все-таки, задуматься и Ваньку Каина, и цыгана Сыча, и Турустана. Что ни говори, а правды от губернатора не жди! Правда у "Петра и Павла"* осталась. А тем более - еврей...

_______________

* В Москве был известный застенок - "Паеатара иа Паааваеал".

- Плохо дело! - вздохнул Сыч, - кругом кулимеса, будто от беса... Добрый человек своей смертью не кончает век - иначе в царство небесное не попадешь.

Тогда выступил Рувим. На бледном лице его зарделся румянец. Зубы маленькие, белые, будто у ребенка. Ну, что он там еще может сказать, этот хилый, бледный юноша? Однако Рувим говорил смело, подавив в себе минутное смущение:

- Отец! Отпусти меня с этими вольными людьми... Не хочу я быть виноватым без вины. Воспротивиться намерен я злу и поискать выхода иного.

- Ого! - подмигнул Ванька Каин Сычу. - Видать, соколенок! Гляди, как нахохлился!

Старик поник головою, начал шептать молитву. У Рахили на глазах выступили слезы.

- Рувим, - сказала она, - как же ты бросишь отца и меня?

- Зачем мне бросать вас? Что ты, Рахиль! Я хочу сберечь отца и тебя и найти безопасный для еврея угол.

- Правильно! - хлопнул его по плечу Сыч. - Вот, смотри на него, - он указал на Турустана, - и отец и мать есть у него, а ушел, скрылся от приемщиков, а ты еще и не рекрут... Ты же свободный человек и волен себе искать, где хочешь, места... Не крепостной же ты?

- Вот я! - с гордостью ткнул себя пальцем в грудь Ванька Каин. - Все тюрьмы московские, подмосковные и петербургские обо мне плачут, а я плюю на них... Пускай плачут. Леший с ними! Один мудрый вор сказал: под лежачий камень вода не течет. Вот почему я и отправился на богомолье к Макарию... И тебе не след сидеть в Нижнем. Парнишка ты, видать, шустрый, разбираешься... Идем с нами! Отец потом спасибо скажет.

Турустан молчал, но видно было по его лицу, что ему тоже хочется уговорить парня идти с ними. Чего может Рувим дождаться здесь? Так же, как и мордвин, - одна участь. Христовой плетью погонят креститься, деньгами будут подкупать, вином; будут грозить тюрьмой и пытать... "Э-эх, право! Решайся, пока не поздно!"