Отец - Георгий Соловьев

— Степь! Это верно: ее с первого взгляда не поймешь, а сама она не всякому о себе расскажет. Мы с тобой москвичи. Старина, древность для нас — это стены подмосковных монастырей, коллекции музеев, ну, наконец, кремлевские соборы и дворцы. А здесь, в степи, однообразные равнины и саманные домишки. О какой старине они могут поведать? Да только не зря в степи ковыль седой. В соседнем районе есть село, называется Крепость. Еще при Петре, говорят, была основана. А я полагаю, еще раньше она входила в какую-то старинную засечную черту Русского царства. Сейчас там крепкий колхоз, населения тысячи две. Дома, конечно, саманные, а старый крепостной земляной вал сохранился. Выйдешь на вал — ну так и возникают в воображении Белогорская крепость, молодой Гринев и все его приключения… Словом, вся «Капитанская дочка». Кругом наши хлебные поля, а видятся кочевники, киргизы да башкиры, на мохнатых лошадках из пугачевского войска… Или вот едет с нами потомок своих прадедов. Эй, Хусаин, «Балтику» купил?

— Ага!

— Родом он из села Алтата. Скажи тебе название: Можайск — и тебе сразу «Война и мир» вспомнится. А что такое Алтата? Алты ата — по-татарски шесть отцов. Сотни три лет тому назад на берегу степной речки поселились шесть татарских семейств. Теперь и речка, и село, и станция железной дороги — все Алтата. История здешних мест не сразу видна. А степнякам и ковыль многое расскажет. Ты видел памятник Житнякову. До обидного бедно! Гранитный обелиск надо бы воздвигнуть…

Из тумана навстречу выкатил огромный грузовик. Артем снизил скорость и прижался к правой стороне дороги. Вереница пятитонок прошла мимо, и Артем снова дал «газ».

— Да где в степи гранит возьмешь? Я, Митя, сюда приехал зимой в такую же пору. Только морозы стояли крепче. Оторопь взяла оттого, что я так жизнь свою переломил. Непривычное все, чужое сердцу. — Артем искоса озорно взглянул на брата. — Сдезертировал я! То есть не фактически удрал с целины, а в душе. Вот как дело было.

Пожил я в продувном вагончике, поработал на морозе, ни умыться как следует, ни без шапки пообедать. Хоть маленького комфорта, простого комнатного тепла захотелось до смерти. А тут собрали нас в райцентр на совещание, поселился в гостинице: есть тут общежитие коек на пятнадцать. Приехал я вечером, прилег на койку ногами к горячей голландке и думаю: «Дернула же тебя, Артемий Александрович, нелегкая. Ведь всю войну прошел, и романтического на твою долю полной мерой было отпущено». И невольно стал обдумывать план, как вернуться в город. Решил подготовить машины к севу, чтобы совесть чиста была, а там пустить в ход веские причины: раны, здоровье, семейные обстоятельства… Пока я нежился и раздумывал, в комнату сошлись и другие участники совещания — молодые парни. Сначала в домино уселись стучать, разговорились, потом в разговор вмешалась пожилая женщина — универсальный гостиничный работник: уборщица, кастелянша, паспортистка и еще там кто-то. Она и поведала парням о подвиге Житнякова и его товарищей. И я слушал.

Рассказывая, Артем простодушно улыбался. Дмитрий оставил родительский дом, когда брат был еще мальчишкой. Теперь это был уже зрелый человек, немало и трудно поживший на свете. Но казалось, есть в нем что-то неистребимо юношеское. Под шапкой не было видно густо заседевших волос, бритое лицо было моложаво-свежо, и рассказывал он о начале своего степного житья, как юноша, только-только нащупавший свой жизненный путь. Может быть, причиной тому было кровное родство, но Дмитрий сознался, что Артем необыкновенно для него привлекателен и он любит его все больше и больше.

— И я, значит, слушал ту тетку, — продолжал Артем. — Только у самого меня была мысль такая: молодец тетка, агитатор хороший. Не знал я тогда, что та женщина — местная уроженка и член партии с 1919 года. «Молодец тетка, — думал я, — так и надо ребятам рассказывать о земле, на которую они жить приехали». Ничего поучительного для себя, понюхавшего досыта пороху и пролившего кровь, я, конечно, в ее рассказе не нашел.

На другой день я пообедал в чайной и пошел прогуляться. Погода — диво! Морозец какой-то розоватый. Иду, и снежок под чесанками так вкусно поскрипывает.

Иду тропкой по садику — и вдруг передо мной могила. Остановился. Оглянулся вокруг. Вижу: один из каменных домов на площади уж очень похож на купеческий. Стал я припоминать рассказ уборщицы. Не в этом ли доме и забаррикадировались матрос и его товарищи с пулеметом? Не отсюда ли он и скрылся, когда второй этаж белоказаки снарядами разрушили? Поискал я взглядом дом, где когда-то помещался штаб беляков, где допрашивали Житнякова, когда его выдали богатеи. Не нашел. И представилось мне тогда, как вот где-то тут, под знойным солнцем, вели уже почти до смерти замученного героя на казнь. Кололи в спину штыками, отрезали уши… нос. А он крикнул: «Нас убить нельзя! Мы победим!» Тогда один из бандитов начал раздирать руками рану на его груди. А Житняков нашел в себе силы и подмял казака под себя… Засекли его шашками. Стоял я, Митя, и думал, что вот и мне бы лежать в братской могиле под такой же пирамидкой. А вышло, что многие мои товарищи в могиле, только я живой. И это слово «живой» громко и торжественно зазвучало где-то в глубине у меня. Отошел тихонько от могилы и думаю: «Если люди за эту землю жизнь не жалели, значит, дорого она стоит. На этой земле жадно жить надо». Эй, Хусаин, побереги приемник! — вдруг вскрикнул Артем.

Автомобиль опять нырнул в овражек, снова взлетел наверх и снова помчался антилопой.

Мгла будто отлипла от земли. Впереди, километрах в полутора, уже можно было различить разбросанные строения; они быстро приближались. Ряд стандартных коттеджей, два похожих на ангары сарая, скопище комбайнов и тракторов у длинного кирпичного здания, что-то только-только застроенное и что-то почти законченное; табор полевых вагончиков — все это Дмитрий видал на газетных и журнальных иллюстрациях. «Конечно, тут проживают энтузиасты покорения целины — новоселы, молодожены; изображение младенца могло бы быть гербом поселения», — шутливо думал Дмитрий, глядя на приближавшийся совхоз.

XXII

Сразу по приезде Артем повел Дмитрия завтракать. В столовой — новом тонкостенном строении с деревянными колоннами — было холодно; парни и девчата сидели за столиками в ватниках и пальто; буфетчица, кассирша и даже суетившаяся в окошке кухни раздатчица понадевали белые халаты поверх телогреек.

Что-то знакомое было в том, что Дмитрий сам получил из окошка тарелку отварных макаронов с мясным фаршем, что ел, не сняв шинели, что вокруг насыщались простой пищей наработавшиеся на холоде молодые, веселые люди. Даже мокрый от натасканного на ногах и растаявшего снега пол будто напоминал ему о чем-то.

Позавтракав, Дмитрий и Артем зашли в контору. Директор совхоза, черноволосый, но со сплошь седыми висками, обрадовался известию об отгрузке совхозу скреперов так, как будто эти скреперы уже насыпали в степи плотины. Он готов был сам показать капитану первого ранга совхоз, да готовился ехать на бюро райкома и просил извинить его.

Артем повел Дмитрия по обширной усадьбе, с гордостью показывая совсем непримечательные где-нибудь в обжитых местах баню, пекарню, строящуюся школу.

Строения были как бы неразумно разбросаны далеко одно от другого, и по усадьбе свободно кружил степной ветер, колкий и неприятный, несмотря на разгулявшийся, солнечный день. Но Артем сказал, что все строения — это только первоочередные опорные пункты, что они поставлены по плану и вся пустующая между ними земля тоже застроится. Сараи, издали показавшиеся Дмитрию похожими на ангары, на самом деле были огромными зерноскладами.

В складах грохотали сортировочные машины, насыпая целые горы зерна, такого чистого, такого веского, что брать его в пригоршни и смотреть, как оно течет между пальцами, было удовольствием. У машин работали неуклюжие от теплых одежек, но бойкие девчата. Подгребая зерно к машинам, унося на носилках отходы, они, шутя, дружно за что-то взъелись на застенчивого паренька, видимо, механика. И казалось, что у этого хлебного богатства можно работать только так: с шутками, играючи.

Дмитрий следовал за увлекавшим его все дальше и дальше по совхозу Артемом и не замечал, как бежит время. Они побывали в стане полевых вагончиков, где все еще жили люди; на небольшом лесопильном заводике; зашли в общежитие, комнаты которого днем служили классами школьникам; наскоро осмотрели машинный парк, где стояли даже дождевальные установки, и в конце экскурсии дошли до ремонтной мастерской.

Артем сразу стал озабоченным. Пробираясь между тракторами, шагая через снятые гусеницы, то сердясь, то радуясь, коротко говорил с трактористами. Он помнил, где что оставалось недоделанным и что уже надо сделать, и теперь проверял.

— А это трудится мой сосед по квартире и боевой заместитель по мастерской, — сказал Артем, останавливаясь у трактора, из кабины которого торчали ноги в сапогах. — Эй, Сергей Фомич! Как дела?