Отец - Георгий Соловьев

Паровоз дал свисток, и Дмитрий поднялся на площадку вагона. Сняв шапку, он махал ею, пока был виден Артем.

Домой Дмитрий Александрович приехал с твердым намерением объявить о своем отъезде и через два-три дня уехать в Славянский Порт.

— С отцом плохо, — сказала Варвара Константиновна, открыв дверь Дмитрию. — Раздевайся пока, а уж я пойду скажу, что ты приехал. Если не уснул он. Ему покой нужен.

XXV

После отъезда Дмитрия и Артема Александр Николаевич прилег отдохнуть перед ночной сменой. Около полуночи старик сдавленным, прерывающимся голосом позвал Варвару Константиновну. Всполошилась и Марина. Включили свет. Александр Николаевич лежал на диване, вытянувшись на спине, сбросив с себя одеяло; глаза он не открывал; лицо его помертвело; ослабевшей рукой он держался за сердце; казалось, его оставляют последние силы и он их употребляет лишь на то, чтобы дышать. Марина, накинув пальто и сунув босые ноги в валенки, побежала в проходную завода и по телефону вызвала скорую помощь.

Врач признал состояние Александра Николаевича крайне опасным; после уколов он не велел даже шевелить больного. Обо всем этом Варвара Константиновна рассказала Дмитрию, прежде чем пустить его к отцу.

— Видишь ли, он грипп на ногах пересиливал, ну, и надорвалось сердце. Видать, всерьез старый покачнулся.

Александр Николаевич лежал пластом, вытянув руки поверх выцветшего байкового одеяла. Когда вошел Дмитрий, на его бледном лице мелькнула усталая улыбка.

— Ты что же это, папка? — тихо сказал Дмитрий, садясь в отдалении, и, дотянувшись до сухой руки отца, осторожно погладил ее.

— Да, вот видишь… как старый партиец съезд свой отметил, — еле слышно проговорил Александр Николаевич.

— Молчи, молчи, — испуганно остановил его Дмитрий. — Ты ее, эту напасть, одолевай по-большевистски, по-флотски. Врачей слушайся…

«Да уж приходится», — взглядом сказал больной, все так же устало и виновато улыбнувшись. И Дмитрий вдруг понял, что отец в чем-то сдался перед ним.

Ни в день приезда из совхоза, ни после Дмитрий не услышал от матери и словечка жалобы или мольбы. Она по-прежнему была поглощена заботами о всей семье. Все ее дела остались при ней, но главным для нее была борьба за жизнь мужа. И в этой борьбе она крепла духом. Походка ее сделалась заметно тверже, и она теперь не выглядела мяконькой старушкой. Она долго говорила с врачами, когда состоялся консилиум. Профессора, приглашенного Дмитрием, она также расспросила подробнейшим образом о болезни мужа и обо всем, что касалось ухода за больным.

Варвара Константиновна следила за тем, чтобы больной вовремя принимал лекарства, чтобы в комнате был свежий воздух, а постель больного чиста и удобна. Но сама она мало бывала с ним и разговаривала с Александром Николаевичем только о том, о чем говорила бы, если бы он был здоров. Она сумела без слов, всем своим поведением, исключить в отношениях с больным и малейшие оттенки драматизма и подала пример другим. В семье не говорили о течении болезни, о ее возможном роковом исходе, никто не ободрял больного, не соболезновал ему.

Артему послали осторожное письмо и ждали его приезда.

Алешка и Марина ночевали у Вики. Вечерами внуки навещали Александра Николаевича; они приходили тихонькие, целовали дедушку, потом удалялись на кухню, там ужинали и опять уходили. Марина после работы бегала в аптеку, по магазинам и тоже мало бывала со свекром. Один Анатолий все свободное от школы время проводил в комнате больного, занимаясь своими уроками. И спал он там же, просыпаясь при первом зове отца. Он обнаружил в комоде забытые Артемом семь бритв — подарок Дмитрия, — снес их в парикмахерскую и попросил направить. Как только это было разрешено Варварой Константиновной, он стал два раза в неделю брить отца.

Дмитрий после полудня читал отцу газету. Доклады и речи на Двадцатом съезде он прочитывал от первой до последней строчки, другие же новости пересказывал. Дребезжащий репродуктор раздражал Александра Николаевича, и радио не включали. Чтение же вслух удовлетворяло его потребность в разговоре. Дмитрий усаживался с газетой так, чтобы видеть его лицо, и, когда читал что-либо волнующее, прерывался, высказывал какую-либо мысль и смотрел отцу в глаза. Александр Николаевич взглядом просил повторить что-либо особо интересное или спрашивал мнение самого Дмитрия. Такое чтение походило на беседы.

Женя часто приходила к Поройковым. И ее посещения тоже были деловиты, как будто она только затем и приходила, чтобы очень коротко сообщить заводские новости.

Врачи вначале подозревали микроинфаркт, однако после визита профессора они все же отказались от мысли, что жизнь Александра Николаевича в опасности. Вскоре ему разрешили поворачиваться на бок, потом сидеть и, наконец, очень понемногу ходить.

К этому времени приехал Артем.

— Ну вот что, сыны, — сказал Александр Николаевич Дмитрию и Артему. — Поговорить нам надо. Конференцию сейчас проведем за круглым столом. — Он положил на стол сухие руки и некоторое время, усмехаясь, смотрел на них. — Трудовой век мой, возможно, закончен. И совсем я плохой. Теперь ожидай всего. Отпустило вот. Да ведь и по второму разу может схватить. И очень запросто в любой момент могу в ящик сыграть.

— Полно, папа, работать не станешь — поправишь здоровье, — несмело сказал Дмитрий.

— Может и такое состояться, — отец чуть кивнул головой. — Вот что я хочу сказать вам обоим: мне не все равно, что будет после меня. О семейных делах хочу поговорить. Мать к себе ни один не берите: она в моем доме должна жить. Внучонок Алеша тут же должен вырасти. Марина чтобы свободна была в ее дальнейшей жизни. Анатолию учиться дальше помогать велю. — Александр Николаевич помолчал, словно вспоминая, все ли он сказал, и с неестественно шутливой интонацией закончил: — А ты, Дмитрий, не забудь сделать так, чтобы и на флоте помянули старого балтийского матроса… Вот и все.

— Разговор такой еще вроде рановат бы, — заговорил Артем. — У тебя годы жизни впереди и радости еще будут, а ты вон о чем думаешь.

Александр Николаевич вышел из-за стола и прилег на диван, закинув руки за голову и закрыв глаза.

— Вот это правильно! — сказал Дмитрий. — Отдыхай больше, набирайся сил. А то задумал: богу душу отдать! Пойдем, Артем. — Дмитрий поднялся.

— Останьтесь, — остановил их Александр Николаевич. — Говоришь, богу душу отдаю? Нет, ни богу, ни черту мы свои души не отдаем, — в голосе Александра Николаевича послышалась затаенная мука. — Трудовой человек, он душу отдает народу. И навечно. А пожить еще мне, ой, как охота… И порой думается: как быстро век мой кончился… А если перебрать в уме год за годом? — Александр Николаевич на минуту примолк, словно давая сыновьям вспомнить его жизнь, и продолжал: — Возьмем шахтера до революции. Жизнь у него была короткая, да и то под землей. Что он видел, пока жил? А мы как живем? Вот и сравните времена, когда я родился и когда состарился. Огромные изменения произошли. Выходит, и жизнь моя была огромная. Завод вот рядом работает, а в кем только часть моей жизни. Иные говорят, что человек, как только родился, навстречу своей смерти идет. Неправильно это. Человек всю жизнь навстречу своей судьбе идет, даже когда больной и недвижимый лежит, каждой своей мыслью вперед идет… И ведь ни одна минуточка жизни не повторится, и каждая минуточка только одна-единственная. И смерть — тоже она у человека своя, одна-единственная.

Неожиданно Александр Николаевич быстро сел на диване, лицо его оживилось, и он подмигнул Артему.

— Насчет радостей?! Как же! О радостях тоже думаю. Вот поправлюсь, летом вместе с матерью по Волге отправимся путешествовать. Как отвоевался на Волге, так и не плавал по ней. Купим шляпы соломенные, костюмы белые и поедем. Ладно будет? А? То-то! А теперь вы свободны. А я и в самом деле вздремну.

Через несколько дней Дмитрий уезжал. Он не велел провожать себя на вокзал. Но все же Анатолий понес его опустевшие чемоданы к трамваю, пошла с ним и Варвара Константиновна.

— Мама, скажи, в чем может быть виновата передо мною Зина? — тихо спросил Дмитрий.

— Неладно у вас, Митя, а это неспроста: кто-то виноват. Да жить-то вам надо, не молодожены. Велик ли разлад, не мне судить, а вот нужно вам в чем-то ясность навести, — говорила мать, обнимая его.

— Думаю, теперь у нас все будет ясно… А вы тут берегите папу.

XXVI

В Каунасе Дмитрий вышел из вагона, чтобы поразмяться, и его встретила обычная для здешних мест погода. Асфальт платформы покрывала разжиженная грязь. Ветер налетал порывами, и тогда сильней припускал дождь. Казалось, уже близкое Балтийское море дышало навстречу скорому поезду этими промозглыми шквалами.

Дмитрий медленно прошел вдоль поезда против ветра, с удовольствием ощущая лицом холодную сырость. Такой же погодой провожала его Прибалтика в отпуск. «Еще несколько часов — и я дома. Поглядел на степные снеги белы — и к службе, к морю». И он стал думать о том, что завтра надо сходить в штаб, что приказ о его новом назначении несомненно уже получен.