Отец - Георгий Соловьев

— Женя, это что, невольная откровенность? — спросил он осторожно.

— Что хотите, только не жалоба, — тихо ответила она.

У дома Дмитрий Александрович задержался около машины, расплачиваясь. Когда он вошел в освещенный подъезд, Марина уже скрылась в квартире, оставив дверь приоткрытой. У двери стояла Женя.

— Дмитрий Александрович! — она порывисто шагнула ему навстречу, глаза ее были сухими. — Не осудите меня… Вы меня поймете, как никто. Я действительно люблю балет до безумия и… я еще глупая, девчонка. — Она побежала вверх по лестнице.

XIX

После поездки в театр Дмитрий со всей ясностью понял, что Женя не просто симпатична ему. «Почему она сказала, что я пойму ее? Неужели она раньше меня догадалась о моем влечении? И не потому ли она просила не осуждать ее, что нечаянно выдала себя?» Он испугался ответного чувства Жени, потому что у него уже не было сил подавить собственное, так внезапно зародившееся. Все это могло кончиться только глупым фарсом.

Надо было спасаться бегством. Очень не хотелось Дмитрию возвращаться в Славянский Порт задолго до срока. Но когда он уже совсем было решился объявить о своем отъезде, появился Артем.

— А я думал, ты уже сбежал из тихого уюта. Поедем ко мне; завезу тебя на край области, в степь. Повидаешь новое.

И Дмитрий поехал к брату.

XX

Артем положил свой тяжелый чемодан на багажную полку и, легко спрыгнув вниз, сказал:

— Двенадцать часов пути, скучновато будет без ужина…

— В нашем распоряжении полчаса; успеем сходить в ресторан, — ответил Дмитрий.

— Э, нет! Путешествие — это поэзия, а ресторан — это скучно. Обожди-ка меня тут.

«Поэзия, — усмехнулся Дмитрий. — Это, наверно, ужин под стук колес — поэзия». Всего три тусклых плафончика освещали старый вагон. От голых полок остро пахло карболкой. В отопительной трубе что-то шумело и потрескивало, и в вагоне было очень тепло. В дальних купе устраивались пассажиры, оттуда уже потягивало махорочным дымком.

Дмитрий снял шинель и прильнул к темному окну. Через путь стоял состав товарных вагонов, на их крышах в свете редких фонарей белел свежий снег. За границей света нависла непроглядная чернота. Невольно подумалось, что поезд тронется и уйдет не до какой-то определенной станции, а просто в ночь, в глухую зимнюю ночь. Дмитрий снова усмехнулся, но уже тому, что он так неожиданно оказался в этом старом вагоне.

— С пивом поедем, — заговорил, появляясь, Артем. Из карманов своего распахнутого пальто он выгрузил на стол бутылки, кулечки и белые батоны. — А значит, и с разговором! — Раздевшись, он подсел к Дмитрию, развернул газету и похвастался: — «Правду» сегодняшнюю купил. Нелетная погода днем стояла, видишь, к ночи только доставили.

В полутьме на газетной полосе можно было разглядеть портрет Ленина и прочесть лишь набранное крупным шрифтом:

«ОБ ОТКРЫТИИ XX СЪЕЗДА КПСС ЦК КПСС ИЗВЕЩАЕТ ДЕЛЕГАТОВ XX СЪЕЗДА ПАРТИИ, ЧТО ОТКРЫТИЕ СЪЕЗДА СОСТОИТСЯ СЕГОДНЯ, 14 ФЕВРАЛЯ, В 10 ЧАСОВ УТРА В ЗАЛЕ ЗАСЕДАНИИ БОЛЬШОГО КРЕМЛЕВСКОГО ДВОРЦА».

— Подумай, какое дело: уже целый день работы съезда прошел, — удивленно протянул Артем, словно ему и в самом деле сегодня недосуг было подумать об этом, и как бы между прочим заметил: — К нам в совхоз иной раз, как завьюжит, даже областная газета суток трое идет.

Между тем вагон стал быстро заполняться. Двое парней посветили спичками, разглядывая номера мест, и, скинув ватные фуфайки и подложив их под головы, растянулись на голых средних полках. Перекинувшись несколькими словами о каком-то грузе, за который они теперь могли не беспокоиться, парни затихли.

Боковое нижнее место напротив заняла женщина с ребенком; из своего пальто и узелка она устроила постель для него и стала укладывать. С перрона послышался голос диктора, оповещавшего об отправлении.

Поезд отошел, но вскоре остановился, постоял с минуту и снова тронулся. Он долго тащился то меж длинных товарных составов, то вплотную прижимаясь к заводским корпусам и складам, то пересекая переезды и подползая под эстакады и мосты. Как будто ему было трудно выбраться из большого города.

— Это что же, мы «черной стрелой» едем? — спросил Дмитрий, вспомнив слышанное мельком на вокзале ироническое прозвище поезда.

— Нет! — ответил Артем. — Это, конечно, не курьерский. Да нам, степнякам, и не нужен экспресс. Наш поезд — работяга: он всех, не торопясь, развезет по станциям и по полустаночкам. Люди сюда садятся, как в полевые вагончики заходят: кто вздремнет перегона два-три, кто перекусить только успеет, кто обогреется после поездки на грузовике по зимней степи. Ишь, как в вагоне тепло: проводники знают, что пассажирам надо. А вот мы с тобой и закусим, и выспимся за дорогу, и наговоримся.

Артем поднялся и пошел к проводнице. Вместе с ней он принес две постели и помог ей застелить полки. Потом у нее же одолжил два граненых стакана и развернул кульки. Все это Артем делал неуклюже и суетливо, но он был страшно доволен, что старший брат едет с ним.

— А я, Митя, и не думал, что поедешь со мной… Ну, подсаживайся к столу. — Артем разлил пиво по стаканам. — А зачем я зазвал тебя? Просто захотелось побыть с тобой. Мы уже зрелые мужчины, а как следует еще и не поговорили. Пацаном, считай, я был, когда разошлись наши дороги. — Артем улыбнулся, и в полусвете ровной подковкой забелели его зубы. — Честно сказать, я и не знаю, какой у меня старший брат. А что ты, Митя, обо мне думаешь?

— Повинюсь, Артем: не знаю и я тебя.

— Я сам себя не знаю! Во мне как два человека сидят, и кто из них настоящий — не разберусь. — Артем выпил пиво и стал покусывать черствый сыр. — Слушай-ка. Добился я после войны диплома инженера. Назначили меня дежурным энергетиком. Женился, комнату получил. Совсем доволен жизнью стал, а другому во мне человеку в скорости надоело ночами в дежурке со слесарями да электриками в домино резаться. Тут-то и призвала партия добровольцев в сельское хозяйство. И вот, что бы я ни делал, все степь вижу и трактора в ней, как танки в бою. И это образное видение не от избытка поэтических чувств, а от злости. Как начали раскрываться после смерти Сталина его «гениальные» ошибки в руководстве сельским хозяйством, эта злость во мне все больше и больше закипала. И все же не сразу решился. Останься, говорю себе, жена, дочь у тебя. А другой человек заманивает на новую работу. Утянул меня он, другой человек.

— А теперь он тебя никуда не заманивает?

— Нет. Пока никуда. — Артем заразительно рассмеялся. — Вот разве в межпланетное путешествие.

— Представь, Вика как раз этого и опасается.

За окном замелькали раскосые балки ферм. Поезд, осторожно постукивая колесами, шел по гулкому мосту. Далеко внизу, вдоль кромки белого от снега берегового припая, тянулась мутная полоса шуги; посреди реки, в ледяном покрове, чернела полынья. «Какая теплая зима, и Волга никак не замерзнет», — отметил Дмитрий.

Мимо окна проплыл фонарь, полосатая будка, часовой с винтовкой. И гул моста стал затихать позади.

— Ну вот, отважный мореплаватель, ты и в Заволжье. С приездом. А Заволжье — это обширная страна, населенная главным образом хлеборобами, и наиболее доблестные представители этого народа — механизаторы; страна знаменитой на весь мир пшеницы, ну, и, между прочим, жестоких суховеев и засух. — Артем принялся откупоривать очередную бутылку. — Знаешь, Митя, самое ненавистное мне — сухая земля. Это вот под Ростовом я отметился. — Артем поднял голову, показывая шрам на шее. — В бесплодной степи оказались. Стали окапываться. Лопата в землю, как в камень, не идет, а фашистские самолеты уже на нас заходят. Лег я на землю, скребу лопаткой и вижу: сбоку под тощей полынкой из норки тарантул на меня смотрит. Этакий мерзкий. А бомбы уже засвистели. И подумалось мне: на крыльях у фашистов-то тоже пауки. Секанул я лопаткой по норке с тарантулом. И дальше уж ничего не помню. Очнулся на чердаке какой-то клуни. Храбрые женщины подобрали меня, лечили и скрывали от немцев. Хорошо, что наши вскоре опять погнали фашистов…

Поезд остановился, стал явственней слышен разговор пассажиров. В соседнем купе кто-то рассуждал о строительстве кошар, горячась, ругал какие-то типовые проекты.

— И так по всему составу: критика, самокритика, обмен опытом. Общественный поезд. Однако душно. Как, Митя, насчет прогулки после плотного ужина? — спросил Артем.

— Отчего ж. — Дмитрий встал и накинул на плечи шинель.

Стояли на разъезде. Было тихо, только от головы поезда доносилось сипение паровоза. Станционный домик лишь верхними половинками тускло светящих окон выглядывал из-за сугробов. В сугробах торчали и столбы двух керосиновых фонарей.

Братья медленно пошли вдоль вагонов. Под ногами глухо хрупал притоптанный влажно-мягкий снег.