Рус Четвертый. Рус-4 - Вадим Крабов

В Эолгуле было дело и не любил купец вспоминать о том неприятном событии, когда чувствовал холод стали на собственной шее, когда просил прощения у Предков, готовясь встрече с ними, просил защиты… предки прислали ему Адыгея. После того случая и запил старый тирский купец. Какими делами занимается его помощник, что означает странное слово «банк», из-за которого он и был отправлен сюда Русом, он даже не интересовался.

«Зять Пиренгула, князь Кушинара, пасынок Френома, которого чтят этруски, любимец Великих шаманов… кто он там еще?! Предки, это один и тот же человек?!», — бывало, всплывала у него такая паническая мысль и тогда коренной тиренец спешил выпить.

Как принято у большинства рогатых мужей, Бехруз не замечал взглядов, которыми обменивались его благоверная и молодой помощник. А если бы и заметил, то… «закрыл бы глаза». Староват он стал для «супружеского долга», а здесь же, хвала предкам, появилась возможность завести себе отдельную спальню. Не ревнив был Бехруз, женившийся в свое время исключительно из-за приданного, и достаточно «мудр», чтобы не искать ссоры с приближенным «самого Руса Четвертого». Может, из-за того старый купец и пил…

После успешного лечения в госпитале ордена Исцеляющих, не взявших с пациента ни лепты, Адыгей стал преданным Русу сильнее единорога, воспитанного с жеребячьего возраста. Вопрос «был ли Каган «ночным князем» на самом деле», ранее казавшийся наиважнейшим, вдруг превратился в незначительный факт. Теперь он просто не видел разницы в прошлом своего… здесь он затруднялся с определением, но смел надеяться, что сам Рус считает бывшего «степного волка» другом.

Выйдя из больницы, Адыгей удостоился свиданием со страшно занятым Русом и с удивлением узнал, что купец Бехруз с женой уже в Эолгуле:

— Ты сними в той же таверне комнату, я разгребусь с делами и займусь тобой. Помнишь, я тебе биржу… ну, когда корабли целиком продавать, не видя их, помнишь, обещал тебя туда пристроить?

— На память не жаловался… — только и успел пробормотать ошарашенный Адыгей, пребывавший в самых смешанных чувствах.

— Вот и отлично! Обязательно тебя найду, как только освобожусь! — пообещал Рус и скрылся. Только пыль от его скакуна долго не оседала.

«Воронок…», — в голове «волка» почему-то всплыло имя Русовского единорога. Наверное, потому, что почувствовал нечто, отдаленно напоминающее расставание преданного рогатого коня с хозяином…

В связи с массовым исходом тирского народа в пятно, создание «биржи» Рус вынужденно перенес в Кушинар. А по мере дальнейшей мысленной проработки сей гениальной идеи — трансформировал её в «банковскую», как более приближенную к «монетизированным» Торговым домам Кушинара.

— Ты бывший «ночник», Адыгей, ты не хуже меня представляешь сколько золота лежит по виллам да городским домам. Держи пергамент. Я набросал некоторый план, как совершенно законно сделать эти деньги нашими. Я не шучу — нашими. Одному мне это дело не потянуть, а с помощниками я привык иметь доли в общем деле… Настоящим управляющим будешь ты, а Бехруз прикрытием. Мне, сам понимаешь, всегда будет недосуг заниматься банком — других дел полно. Так что, во время плаванья, ради всех богов, изучи эту пару свитков, а не только с Эльвирией милуйся… Не увлекайся! Купец хоть и дурак, и пьяница, но глаза имеет. Или напоет кто-нибудь из доброхотов. На судне народу много…

С этим «напутствием» Рус и отправил Адыгея в морской круиз вокруг континента: от тирского Далора, расположенного на южном побережье Гелинского моря, через пролив «Дорога Археев» выйти в Океан и двигаться на север вдоль побережья Гроппонта, обогнуть выступающий далеко на запад пустынный полуостров Тартарол, чтобы закончить плавание в городе-княжестве Кушинаре. При хорошем ветре, без захода в попутные порты, это «романтическое путешествие» должно продлиться примерно месяц. Торопиться было некуда и Рус не хотел раньше времени пугать Бехруза и его, увы, неверную жену падением в «зыбучую яму».

Спешить-то Рус не спешил, но Адыгея, поселившегося, разумеется, в «офисе» будущего банка, в покое не оставлял. Еще за два месяца до отказа больших меняльных домов открыть общее с князем дело, бывший «степной волк» «гулял» по крупным городам ойкумены, прикупая или арендуя подходящие здания, нанимал охрану для будущей «меняльной лавки».

Рус оправлял его по старым координатам, когда-то стоившие тогда еще простому секретарю Пирку — а теперь фактическому наместнику князя или как здесь называли «райгойду» Кушинара, — приступов сердечной жабы и седых волос. Хвала богам, все обошлось: неосторожно данная клятва не нарушилась и все карты с координатами незаметно вернулись в гильдейский архив, будто не пропадали вовсе.

Адыгей, верхом на спокойной серой кобыле единорога по имени Крупинка, обычно «уходил» под утро, после быстрой проверки безопасности выхода из «ямы» лично Русом. «Степной волк» изображал раннего путника — приказчика богатого кушинарского купца и вместе с первыми солнечными лучами проникал сквозь городские врата, по всем местным правилам честно заплатив пошлину. Кое-где приходилось пристраивать Крупинку в специальных, для того и предназначенных конюшнях и покорять город пешим ходом; в иных городах предлагали свои услуги многочисленные кули — ничем неотличимые от своих земных азиатских коллег, а в некоторых полисах разрешалось передвигаться верхом на животных. Ойкумена оказалась большой и разнообразной — это поразило молодого тиренца, ранее не покидавшего родных пределов, более всего остального. Если о Месхитии, Галатии, Гроппонте, Кафарии; естественно, о соседней Эндогории, о Фракии — родине любимой женщины, — он знал или слышал, то об иных странах, объединенных, пожалуй, только верой в «общепризнанных» богов, зачастую за вычетом одного-двух (да простится это святотатство!), да распространением гелинского языка — и в потаенных мыслях не подозревал.

В первом же городе, в Гиркатласе — столице Гириканского царства, затерявшегося в восточных болотах ойкумены, имеющего «в своем составе» одноименное альганское пятно (размерами меньше кафарского) и на севере граничащего с каганским по имени «Проклятое», не оказалась храма почитаемого бывшим «волком» Эола. Пришлось ему найти храм всех богов и помолиться в нем. И удовлетворенно отметить: «Вот оно — просвещение… если есть за что благодарить коварных эндогорцев, то только за это…», — и Адыгей, обходя центральную колонну, еле сдерживая слезу от нахлынувшего экстаза, с удовольствием восхвалил все двенадцать общегеянских богов — месяцев: Селена Эос, Гидрос, Эскулап, Эребус, Гелион, Гея, Пирений, Меркурий, Лоос, Эол, Аресилий. Шел от начала года — «холодной» Селены, до конца — чуть менее холодного Аресилия, который в военной хитрости своей держал у себя самую длинную в году ночь. Он, почитавший Предков больше, чем непредсказуемого Сильнейшего Эола, сам не ожидал от себя такой полноты чувств. Где-то на краю ойкумены, даже большей окраины, чем его родной Тир, эти общие Боги словно сплели его со всей землей, со всеми жившими на ней людьми. Адыгей тогда впервые заметил, что черты лика Эребуса размазались, а Лоос — изменились. Причем он не мог сказать, как именно, но изменилась — это точно. Какой-то сутью своей, да, пожалуй, постарше стала.