Елки-моталки - Владимир Чивилихин

- Платоныч, у нас тут один руки попортил, - сказал пожилой рабочий.

- Кто?

- Я. - Евксентьевский приподнялся.

- А, это вы... Покажите. Только-то? Я думал, что сжег или порубал. Ложку держать можете?

- Слушайте! - взвизгнул Евксентьевский. - Я не прошусь остаться! Я, может, еще... Какое вы имеете право так? Я...

- Ну вот и ладно, - обрубил разговор дядя Федя. - А то "я" да "я"! А что ты? Что?

Все ушли. Пина осталась одна у костра. Хотела еще затеять кулеша, но его старой варки еще было порядочно, хватит всем. Она забралась в шалаш, прилегла на спальный мешок, и тут же ее мягко, как вертолетом, подняло и понесло. Пина открыла глаза. Черная тихая ночь. Она была еще черней оттого, что в этом глубоком лесу стояло раскаленное озеро. Из-под земли там выливалась пылающая лава. Она кипела, пузырилась и дымила, выбрасывала пламя и озаряла небо розовым и красным. А на дальнем берегу этого озера Родион со своими. Парашютисты топчут огонь сапогами, не дают ему растекаться по тайге, и это сияющее бесшумное озеро освещает их. Вот Родион захотел пить, а воды уже нет ни у кого. Он шагнул широко и вдруг оказался на стане, рядом. Воды и тут не было ни в одной посудине, и Родион уже собрался уходить, но увидел Пину в глубине шалаша, меж корней, а она поманила его рукой, будто бы у нее тут вода стоит. Родион наклонился над ее лицом. От него пахнуло дымом, и красные отсветы на его комбинезоне еще горели, и весь он был горячий, большой и тяжелый. Она испугалась, охватила его шею руками, закричала смятенно, невпопад:

- Подожди, подожди!..

Что это такое? Голова раскалывается и гудит. Горит костер, вокруг сидят черные пожарники, и сквозь звон в ушах слышатся их негромкие голоса:

- Уходилась девчонка...

- Мужики и те балдеют от этого дыма.

- Тише. Пускай спит.

- Ванюшка, может, и мы покемарим?

- А то что же - песни играть?

Где же Родион? Да вот он! Лежит на пихтовых ветках и руки раскинул, как младенец. И вправду красные отсветы на черном лице. А Бирюзов уткнулся ему головой в живот и тоже, видать, спит. Ну, значит, все в порядке. Пина снова забылась и очнулась от громкого говора. Пришел с рабочими Гуцких.

- Тихо вы! Девчонка спит.

- Дежурных вы там оставили? - шепотом спросил Гуцких.

- Копытина с Ванькой.

- Управятся?

- Да теперь уж некуда ему деться - придавили с той стороны. Брусничник еще помог - держит.

Очнулся Бирюзов. Не открывая глаз, попросил закурить, и Евксентьевский сунул ему в губы папироску. Пина видела из темноты, как Санька долго и слепо, будто пьяный, охлопывал всего себя, ища спички, не нашел и снова повалился головой на Родиона, а Евксентьевский совал ему коробок, гремел над ухом Бирюзова и возбужденно, торопливо говорил:

- Я думал, товарищ Бирюзов, просто бить по огню, а на самом деле надо ветки потягивать, будто мести, тогда только и получается. Вот спички! Мне казалось, товарищ Бирюзов, что огонь идет не...

- Ну что ты как вошь на гребешке?! - тоскливо взвыл Санька и даже лягнулся ногой. - Иди ты...

Пина вскочила вдруг - горело совсем близко. Из шалаша-то были видны лишь тихий костерок да беспокойные красные блики на лице Родиона. А пожар, оказывается, уже подошел широко, в обхват. Деревья подсвечивались с той стороны, и будто вырезывало их контуры. За ними то ярче, то слабей вспыхивало, а то горело долго и трепетно, словно раздувало на ветру большие факелы.

Дымовые шары над гибнущим лесом наполнялись красным газом, пухли на глазах, легчали словно, и быстро подымались в вышину. Там жил неверный, мятущийся свет - растекался, вскидывался выше и сюда, к черному живому лесу, однако не освещал его, а больше чернил. Слышался ровный отдаленный гуд, негромкий, но мощный, глубинный, будто шел сюда землей.

- Отжигать не начнем потихоньку? - узнала Пина голос Гуцких.

- Отдохнули малость, можно. Будить Родиона?

- Давно спит?

- С часик есть.

- Буди.

Пина сказала из шалаша:

- И я пойду, Алексей Платонович!

- Не советую вам, Чередовая.

- Пойду.

- Зря ты, Пина, - поднял голову Родион.

- Пойду, - упрямо повторила она. - Вязать же вы меня не станете?

Пошли. Родион шагал впереди уверенно, как днем, и топорище у него на бедре лоснилось тускло. Пина торопилась следом, оступалась в воронки, взмахивала руками, чтобы не упасть, запиналась. Ее еще морил сон, и голова болела.

С полосы было видно, как длинные красные искры выстреливались снизу, быстро прочерчивали дымы и гасли над вершинами. А по земле полз огонь, змеился, а то вдруг срывался, вспрыгивал повыше и шарахался там, перелетал, сливая с себя огненные струи.

Пина упала, и Родион поднял ее.

- Не гляди на него, - сказал он.

А почему не глядеть-то? Пина опустила глаза и скоро увидела дорогу. Полоса, оказывается, освещалась сбоку и сверху, и каждый комочек земли был хорошо виден. А как все-таки уже близко горит!

- Не бойся, - обернулся Родион, голос его звучал неясно и глухо, будто это все было в том сне. - Ему еще час до полосы...

Пожарники отставали, растягиваясь цепочкой, и сзади уже стало вспыхивать на просеке. Навстречу такому огню надо бы добрый отжиг, чтоб расширить мертвую зону, но это дело хлопотное, тяжелое, а тут все были уже на пределе. Да хоть бы кое-как отжечь, чтоб главный вал не стеной подошел, не перекинулся на живой лес.

- Рукавицы взяла? - вдруг спросил Родион.

- Какие рукавицы? Нет.

- Голова! - сказал Санька. - На-ка мои.

- Да нет, зачем же твои? - проговорила Пина.

- Бери. Живо! - Санька сунул ей рукавицы, пошел назад, торжественно вскричал: - Я приступаю, _леди и гамильтоны_!

- Запаливай, Саня, - отозвался Родион.

Вот и конец полосы. Фронт пожара перекосило немного ветром, и тут огонь уже трепало совсем рядом. Даже земля горела, будто поддувало снизу сквозь мох и лесной хлам. Легкие желто-красные огоньки сновали из одного пылающего ручейка в другой, разбегались по сторонам. Трещало сильно, было светло, однако, на удивленье, не слишком чадно - воздух быстро грело, уносило вверх, а огонь подтягивал себе из живого леса свежий.

Родион рубил длинные ветки с молодым листом, а Пина раскладывала их по полосе. Она совсем не волновалась, потому что работа началась, и Родион спокойно так, сноровисто и красиво снимал кору с гладких крепких березок. Он просекал бересту топором, и она будто сама сходила широким белым листом.

Тушить пока было нечего. Наоборот, начали запаливать. Береста хорошо пошла в дело. Родион сгребал ногами лесной хлам под елочки, поджигал его, и скоро совсем стало светло. Пина помогала, как могла, растаскивая огонь вдоль полосы на берестяных факелах. Загоралось плохо. Все же дымно было, и пламя задыхалось. У Родиона как-то лучше выходило, его костры быстро пронзали дым искрой и огнем, сами начинали подсасывать воздух и шуметь, трещать, как там, за подлеском, на главном огневом рубеже.

Пина все еще не могла освободиться от сна, войти в эту дымную, душную явь. Родион то и дело исчезал в горящем лесу, метался в зыбком, неспокойном дыму, и там тоже загоралось. Он выпрыгивал оттуда, прикладывался к земле, чтоб глотнуть воздуха посвежей, и тут же вскакивал, бежал по полосе, озаряемый красным огнем, а большая тень его на стене живого леса множилась, образуя целую толпу.

Вал подошел буднично и страшно. Горели земля и лес, и в самом воздухе метался огонь. А когда хватало снизу кроны елей и несчетные хвоинки обращались вдруг в гудящее пламя, Пина невольно подавалась назад, в живые кусты. Счастье, что не было стороннего ветра, но пожар жил своим - дым взмешивало и крутило на полосе, а пламя рвалось вверх. Подсушенный со всех сторон остаток леса погибал под свирепеющим огнем трагично и просто.

На полосе стало жарко, даже одежда жгла, и казалось, что она вот-вот вспыхнет. Огонь то в одном, то в другом месте уже перекидывало через полосу, и его надо было гасить. Родион обметывал ветками пламя, топтал сапогами искры, а то хватал руками какую-нибудь стрельнувшую в живой лес пылающую головешку и швырял ее назад, в огненное озеро. Отжиг, что успели сделать, все же помог: низом не могло пройти много огня, а занимающийся верх быстро погасал без поддержки.

Пина тоже бегала и топталась в огне и дыму, хватала с полосы поникшие уже ветки, чтобы смахивать ими пламя.

- Шуруем? - вдруг послышался рядом выкрик. - Не бойся! Это ж мы...

Из дыма выскочили двое, должно быть, дежурные парашютисты, которые держали левый фланг, - Копытин, парторг отделения, и один из Иванов. Они были черны, только зубы блестели, и Пина обрадовалась поддержке.

- Вода есть? - хрипло спросил Копытин, часто дыша и облизывая губы.

- У Родиона! - Пина бросилась по полосе - метрах в двадцати перекинуло шапку огня.

Сбила, затоптала, присела к земле вдохнуть поглубже воздуху, и у нее поплыло перед глазами красное пламя, а голову совсем разломило.

- На мою территорию забралась, - послышался голос Бирюзова. Агриппина, слышь?