Врата Леванта - Амин Маалуф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сказал вам вчера — или это было позавчера? — что после войны у меня пропало желание учиться. Быть может, как раз по причине этой эйфории. Да, началось все именно таким образом. У меня было чувство, что отныне передо мной открывается любая дорога. Мне нужно только идти вперед, словно никаких препятствий не существует вовсе. Вот так и готовится падение.
Но я слегка предвосхищаю события. До падения было еще далеко, крылья мои оставались при мне, и радостей своих я не исчерпал.
Однажды, во время очередной лекции, проходившей в районном кинотеатре, мне показалось, что в самой глубине зала сидит девушка с взглядом, как у Клары. Она не предупредила, что придет.
Я не мог усидеть на месте. Для подобного мне влюбленного — счастье! А для лектора — катастрофа. Мой рассказ требовал полной сосредоточенности в себе, высочайшей степени концентрации и самоотречения, как если бы я был актером на сцене. В тот день, едва я ее заметил, мой разум взбунтовался. Слишком много вопросов и образов, слишком сильное нетерпение… И я стал сокращать, устремившись к заключению. Потом извинился перед публикой за то, что не смогу ответить на вопросы. «Семейные обстоятельства», — пояснил устроитель встречи и взял с меня слово, что я обязательно приду еще раз.
Через полчаса мы сидели у меня в гостиной. Сначала я представил Клару отцу, который обменялся с ней несколькими фразами, а затем галантно удалился.
Она приехала с определенной целью. Ее комитет собирался выпускать газету, и ей пришло в голову опубликовать в первом номере рассказы участников Сопротивления — евреев и арабов, которые сражались с нацизмом в различных оккупированных странах. Вполне понятное намерение: убедить тех и других, что они должны вновь объединиться и вместе бороться за свое общее будущее… В таком контексте некоторый интерес представляло и мое свидетельство.
В гостиной Клара выбрала самое жесткое кресло. Я предложил ей пересесть в другое, но она считала, что так будет удобнее писать. Потом она вынула блокнот и положила его на колени. На ней была длинная плиссированная юбка в шотландском стиле, в черно-зеленую клетку, и белая блузка. Она немного походила на школьницу. Ей хотелось, чтобы я рассказал о своем опыте все — начиная с приезда во Францию и кончая возвращением в родную страну… Казалось бы, для меня это не составляло никакого труда, ведь в течение нескольких недель я лишь тем и занимался, что рассказывал эту историю все более и более многочисленным слушателям. Однако я молчал, тщетно пытаясь сообразить, с чего мне начать.
Поскольку пауза затянулась, она решила облегчить мне задачу.
— Представь себе, что перед тобой полный зал и публика ничего не знает о твоей жизни. С этого и начинай.
— Хорошо, сейчас я начну. Не так-то это просто в гостиной, где нас только двое, и ты столько знаешь об этом времени. Но я попробую. Дай мне немного сосредоточиться.
Вновь долгая пауза.
— Клара, я хотел бы взять с тебя одно обещание. Что бы я ни рассказывал, ты не должна меня прерывать ни под каким предлогом, пока я не скажу: я закончил… и, главное, ты должна смотреть не на меня, а только в свой блокнот.
— Обещаю!
Моя мальчишеская выходка вызвала у нее улыбку. И некоторую настороженность. Быть может, умиление. Вновь наступила пауза. Затем я произнес слова, которые помню до сих пор:
— Я много думал после нашей последней встречи и отныне без тени сомнения убежден, что люблю тебя. Ты женщина моей жизни, другой у меня не будет. Я люблю тебя всем своим существом, когда ты рядом, и люблю, когда тебя нет со мной. Если ты не испытываешь подобного чувства, я не буду настаивать… чувство это настолько мощное и стихийное, что оно должно завладеть тобой целиком, это не привязанность, которую можно обрести с годами. Если ты ничего подобного не чувствуешь, через минуту мы заговорим о другом, и я никогда больше не буду тебе этим досаждать. Но если ты, по счастью, чувствуешь то же, что чувствую я, нет в мире человека счастливее меня, и я спрашиваю тебя: Клара, хочешь ли ты стать моей женой? Я буду любить тебя до последнего вздоха…
Я произнес все это не переводя дыхания — из опасения, что она перебьет меня, из опасения, что сам собьюсь. На нее я не взглянул ни разу. И когда закончил, тоже не взглянул. Я боялся увидеть в ее глазах нечто похожее на равнодушие или на сострадание. Или даже на удивление: хотя я прекрасно знал, что она будет удивлена этим признанием, любой намек на удивление показал бы мне, что мы в наших чувствах не совпадаем, — и все, что она скажет после этого, будет всего лишь данью вежливости или жалости.
Словом, я не смотрел на нее, и если бы мог отвести уши, как отвел глаза, то сделал бы это. Потому что боялся как взгляда, так и слов, в интонации которых мог бы услышать те же равнодушие и сострадание… Я вслушивался лишь в ее горячее дыхание.
— Да.
Она сказала «да».
Это был самый прекрасный, самый простой и одновременно самый неожиданный для меня ответ.
Она могла бы пуститься в изысканные извинения с целью объяснить, что при нынешних обстоятельствах считает невозможным… Я бы резко оборвал ее словами: «Не будем больше об этом говорить!» Она взяла бы с меня обещание, что мы, несмотря ни на что, останемся добрыми друзьями. Я ответил бы: «Конечно!» — но никогда в жизни не стал бы с ней больше встречаться и запретил бы произносить ее имя в своем присутствии.
Она могла бы, напротив, объяснить мне, что чувствует то же самое с первой нашей встречи… И я бы знал, что говорить, что делать.
Это простое, это сухое «да» лишило меня голоса.
Я чуть не спросил ее: «А что «да»?» Потому что это могло означать: «Да, я понимаю», «Да, я вижу», «Да, я подумаю».
Я взглянул на нее — недоверчиво и с тревогой.
Это было истинное «да», чистейшее из всех «да». Со слезами на глазах и с улыбкой женщины, которую любят.
Вечер пятницы
Именно на этих словах я расстался с Оссианом. Под первым попавшимся предлогом: будто бы у меня назначена встреча, которую я не могу отменить… Я чувствовал, что мне надо уйти. Оставить его одного с этим воспоминанием, внезапно ожившим перед его взором. Дать ему возможность продлить это мгновение, вновь услышать эти слова, вновь и вновь вглядеться в лицо любимой женщины. За продолжением дело не станет.
Он открыл передо мной дверь с признательностью и даже сделал несколько шагов, чтобы проводить меня до лифта по желтому, узкому и пыльному ковру в коридоре.
Когда я ближе к вечеру вернулся, радость его еще не угасла. И спросил он меня: «На чем мы остановились?», полагаю, вовсе не потому, что утерял нить рассказа, а чтобы услышать мой ответ:
— Она сказала вам «да»!
Затем я снял с ручки колпачок и открыл новый блокнот, как делал это каждый раз в начале трех предыдущих сеансов. Я написал «Вечер пятницы» на первой странице, прежде чем перевернуть ее. Мои собеседник между тем, казалось, все еще пытался подыскать слова.
— Могу ли я попросить вас не сразу записывать?
Я надел на ручку колпачок. И стал ждать. Довольно долго. Когда он заговорил, голос его прозвучал словно бы издалека:
— Мы с Кларой обнялись.
Могу поклясться, что он покраснел, делая это признание. Сам я тоже потупился. Подобная откровенность давалась ему нелегко. Совершив это усилие над собой, он вновь стал мерить шагами комнату, двигаясь очень медленно и не произнося ни единого слова. Потом, как если бы завершил восхитительную прогулку по своей душе и внезапно вновь ощутил мое присутствие, сказал мне, выставив вперед ладонь:
— Вот так!
Мне кажется, я понял его: он хотел сказать, что с этой очень личной главой покончено. Тогда я привычным жестом разгладил страницы блокнота и приготовился вновь записывать под диктовку. Но руку мою удержало некое сомнение. Блеск его глаз подсказывал мне, что он еще не вполне вернулся из своего душевного паломничества. И я нарочито медленно положил ручку во внутренний карман пиджака. Закрыл также и блокнот, потом скрестил руки на груди. Собеседник мой улыбнулся. Расслабил ворот рубашки. Я же не сводил глаз с его адамова яблока.
Мне кажется, воспоминание об этой странице своей жизни помогло ему сбросить груз лет и полностью раскрыться.
Как рассказать об этих признаниях, не предавая его? О, конечно же, он ни в чем не погрешил против строжайших правил левантийского целомудрия. Но я не простил бы себе, если бы повторил те слова, которые не посмел записать в его присутствии. Более извинительным представляется мне обрисовать эту историю в самых общих чертах.
Он проводил Клару в гостиницу «Пальмира», где она снимала комнату, как и во время предыдущей встречи. Они миновали то место, где она запечатлела поцелуй на его изумленных губах. В этот раз никого на горизонте не было. И тогда Оссиан вернул ей поцелуй. Такой же точно — словно птица клюнула. Потом они стали подниматься по лестнице, держась за руки и неотрывно глядя друг на друга.