Господа, это я! - Ваник Сантрян

Однако он обязан был написать осторожный ответ.

«Его превосходительству П. А. Столыпину.

Милостивый государь Петр Аркадьевич!

Вследствие письма вашего высокопревосходительства от 7-го сего мая № 91 104 считаю необходимым сообщить вам, что Семен Аршакович Тер-Петросов (Мирский) был предан Кавказскому военно-окружному суду для осуждения его по законам военного времени по обвинению его в преступлениях, предусмотренных статьей 102 уголовного уложения (изд. 1903 г.), статьями 13, 1627, 1630, 1632 и 1634 уложения о наказаниях (изд. 1885 г.) и статьей 279 книги XX 11-го св. военных постановлений 1869 года, изд. 3, совершенных им при вооруженном нападении в 1907 году на казенный денежный транспорт в г. Тифлисе на Эриванской площади.

В заседании по этому делу, состоявшемуся 26 минувшего апреля, Кавказский военно-окружной суд постановил ввиду обнаружившихся признаков ненормальности умственных способностей у подсудимого Тер-Петросова, дело о нем направить в порядке статьи 423 книги XXIV, св. военных постановлений 1869 года, изд. 3, к прокурору Тифлисского окружного суда для доследования, и 4 сего мал постановление это было приведено в исполнение.

В настоящее время Тер-Петросов содержится в тифлисском Метехском замке, где числится за прокурором Тифлисского окружного суда.

Что же касается опасений Министерства Иностранных Дел, что неминуемые в случае присуждения Тер-Петросова к смертной казни нападки немецкой прессы на германское правительство могут оказать неблагоприятное для русских интересов влияние в вопросе о высылке анархистов, то соображение это мною будет принято во внимание при представлении приговора военного суда о Тер-Петросове на мою конфирмацию.

Прошу принять уверение в совершенном моем почтении и искренней преданности.

Подписал: граф ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ».

Дело Камо затягивается, его переводят в тюремную больницу, где под строжайшим надзором его должны подвергнуть медицинскому осмотру. Появились шансы на побег.

15 августа 1911 года прутья железной решетки в тюремной больнице были перепилены. На последней странице больничного листка Семена Аршаковича Тер-Петросяна-Камо была сделана следующая запись: «Испытуемый (по словам дежурного надзирателя Григорьева) в четыре часа пополудни, во время чая, попросился в клозет, дежурный служитель Жданков выпустил его из камеры и проводил до клозета, а сам вернулся в камеру другого беспокойного больного (Мирзаянца), который стучался в дверь. Когда же понесли чаю Тер-Петросяну, то его не оказалось ни в камере, ни в клозете. В этот промежуток времени он исчез из отделения».

Он резко обернулся, прошел несколько шагов назад. Осмотрелся и облегченно вздохнул.

Не было видно никакого прохожего, якобы углубленного в чтение газеты или завязывающего «случайно» развязавшийся шнурок на обуви, и никто не попросил у него «прикурить», и не оказалось поблизости красотки, поправляющей в зеркальце свои локоны.

Саперная улица все та же, как в тот памятный августовский вечер 1911 года, когда сюда гурьбой высыпали веселые шумные кинто с доолом и дудуком[10].

— Что такое, а? — соседи высунули в окна потные лбы. — Чья-то свадьба?

— Нет, это кинто веселятся!

По улице неслась нежная мелодия дудука, тонкие пальцы легко касались доола, извлекая из него плавную дробь, кто-то затянул песню.

Грустно ли, весело ли было на душе прохожих, они невольно замедляли шаг, забывая о недавних и грядущих заботах, и, покачивая головой в такт музыке, подпевали кинто.

Распевающий кинто был с бородой — редко когда кинто отпускали бороды. Красой их лиц, как правило, были не бороды, а длинные подкрученные кверху усы, напоминающие миниатюрные козлиные рога.

…Бородатый кинто незаметно вдруг юркнул в фаэтон и уехал. Вышел он на Саперной улице и растворился в полумраке подъезда одного из домов. И это в то время, как полицейские уже переворошили весь Тифлис, разыскивая его.

Саперная улица, дом № 14.

Здесь тихо-мирно живут Майсурадзе. У подъезда их дома стояла какая-то парочка и, когда фаэтон с бородачом, что распевал песни Саят-Новы, поравнялся с ними и тот проскользнул в ворота двора, молодой человек с барышней последовали за ним. Напоследок они огляделись: не заинтересовался ли кто-нибудь приездом бородатого кинто?

Любопытных не оказалось.

Но возможно ли, чтоб никто им не заинтересовался? Вряд ли!

По всей стране сейчас телеграфные провода взахлеб передавали данные о его наружности: прическе, о поврежденном от взрыва глазе, о возрасте, осанке, походке. Позор! Какой позор! Вся Европа смеялась над русской охранкой. Но уж кому-кому, а Европе лучше помолчать: два года в Берлине он водил за нос полицию, судебные органы и врачей, прикидываясь душевнобольным до тех пор, пока, улучив момент, не выскользнул из их рук.

Наконец-то побег удался, он на свободе. И чтобы замести следы, видимо, подастся в Баку.

…Если в кармане у тебя документ, удостоверяющий твою личность, то почему бы не выйти на улицу, ничем не рискуя? Еще с седьмого года остались невыясненными кое-какие вопросы. Что случилось с Сегалем? Куда подевался этот Отцов-Житомирский? Это он донес на тебя, Камо, он передал берлинской полиции твой адрес, даже если и кто другой, то с его помощью, потому что никто, кроме Житомирского, не знал о каждом твоем шаге. Это он, хотя и говорили: вне всяких подозрений. Иначе выходит, что предал тебя твой старый бакинский друг, врач Гавриил Сегаль? А это исключено.

Ну а если?.. Что тогда? Рабочий поселок находится не так близко от Молоканской улицы, чтоб пройтись метров сто и оказаться там, но и не так далеко, как Париж, чтоб не суметь туда добраться и спросить: «Ну, доктор Житомирский, взгляни-ка в глаза и скажи, что ты не причастен ко всем моим страданиям».

Гавриил Сегаль — провокатор? Но это то же самое, что сомневаться в самом себе. Айда в поселок, к Гавриилу!

— Если задержусь, — уходя сказал он Сато, жене лудильщика Серго, где вновь нашел прибежище, — значит, не вернусь ночевать, останусь у моего приятеля.

— Господин доктор, фаэтон вас дожидается, — позвал его с улицы Серго.

Камо вскочил в фаэтон, устроился поудобнее и распорядился:

— В поселок! Можешь не гнать лошадей.

Извозчик молча дернул вожжи.

Задумавшись, Камо чуть было не проехал мимо. В дом вошел нарочито шумно.

— Кто там?

— Я.

— Камо?!

— Да-с, я. А ты думал, так легко от меня отделаться? Или думал, я в тюрьме сгнию? — Камо рассмеялся, стискивая в объятиях одетого в пижаму хозяина дома.

— Стало быть, ты и есть беглец из Метеха?