Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

сотрудница. В.Б. Кобрин, у которого есть текст под названием «Кому ты опасен, историк?», ходил с мешочком, и все должны были вытаскивать из этого мешочка фанты. У меня вытянулся фант со словами «Счастье твое ты себе получишь, человече»… Мариэтта тоже вытащила себе что-то хорошее, и мы вместе смеялись… И мы начали сближаться.

Помогали друг другу. Я ездила куда-то, на «Сокол», что ли, отвозила деньги за квартиру, которую они с Сашей купили, – была зима, почему-то надо было быстро бежать, а они не могли, и маму Мариэтты попросить тоже нельзя было… Я прикрывала ее, когда ей надо было убегать, а убегать надо было потому, что приходилось зарабатывать. Зарабатывала она внутренними рецензиями в «Новом мире», когда-то бегала туда вместе с дочерью Машей, та была еще совсем маленькая… с коляской. Но, конечно, моя ей помощь ни в какое сравнение не идет с ее заботой обо мне – в мелочах и в судьбоносном. Например, когда она консультировала Симонова на съемках фильма о Булгакове, она взяла меня с собой на крышу Пашкова дома, где Воланд беседовал с Левием Матвеем. Работая над архивом Булгакова в доме Елены Сергеевны, она брала меня с собой. Мы пили чай, разговаривали… Из этого получился такой эпизод. Кто-то по цепочке знакомств указал отцу Нади Рушевой на меня как на имеющую доступ к вдове Булгакова. Он обратился ко мне, и я представила его Елене Сергеевне. В первую же секунду он упал перед нею на колени. Потом они долго говорили, Елене Сергеевне очень понравились иллюстрации Рушевой к роману, а кончилось тем, что Е. С. подошла к шкафу, просунула руку куда-то в глубину за дверцу и вытащила гипсовую посмертную маску Булгакова.

Когда умер мой папа, Мариэтта все время была со мной. Когда началась церемония прощания, Мариэтта, ничего не сказав, ненадолго убежала куда-то. И только потом кто-то сказал мне, что она ходила посмотреть на папу, чтобы узнать, выглядит ли он так, чтобы можно было показать его мне. А самое главное – она открыла мне дорогу в достойную жизнь, когда я с семьей переехала в Израиль (хотя она до последнего нашего с ней телефонного разговора не одобряла этого отъезда), – она дала мне рекомендательные письма к своим коллегам, и у меня все получилось. Это подробно описано в моей книжке, которую выдумала она же – однажды, глядя на море, она окликнула меня: «Наташка, то, что с вами случилось, ты одна можешь честно описать: что происходит, когда люди бросают свою прежнюю родину и должны войти в новую, незнакомую». Она сразу стала писать для меня тезисы, а я за это время написала первые полтора листа книги. Она посмотрела и сказала: Издание беру на себя. Книжка «Еще одна жизнь» получилась знакомой приехавшим тогда русским евреям.

В отделе она держала себя очень уверенно. Помню такой эпизод: «древнюю» группу у нас возглавлял очень тяжелый человек Кудрявцев. Ему, видимо, не хотелось, чтобы я в библиотеке работала. Он сказал мне что-то нехорошее про евреев, я рассказала Мариэтте, она рассвирепела, не дав мне договорить, побежала к нему чинить расправу…

А потом она перешла на второй этаж, поближе ко мне, впереди был архив Булгакова. Эта история широко известна, а вот как мне и еще двоим-троим из отдела повезло прочесть роман прямо в рукописи. Мы выбирали удобный момент, и Мариэтта приносила машинопись кусками, главное было не выдать себя циркулирующей по отделу Тигановой. Мы давились бешеными приступами смеха над злоключениями Бездомного и озирались по сторонам. А я, добежав до дому, немедленно пересказывала Косте все слово в слово.

…У меня был маленький закуток, полуоткрытый, за ширмой, за моей спиной еще кто-то сидел; рядом с моим рабочим местом стояло гостевое кресло, замечательное, пушкинского времени, буквально; и Мариэтта стала приходить ко мне и сидеть в этом кресле. Мы долго разговаривали, про все на свете. Мариэтта начала меня образовывать. Она имела право брать книги из спецхрана и начала таскать их мне. Розанова, например. Продолжалось это много лет, мы стали друг для друга необходимыми.

Еды особенно не было никакой, бегали в буфет пить чай. «Вам с лимоном? – Да, с лимоном». Вообще же надо было еду с собой приносить и оставлять внизу, в раздевалке. Мы же в Доме Пашкова тогда сидели, далеко от читательского буфета.

В буфет иногда с нами ходили друзья Мариэтты, и это было очень здорово. Зиновий Паперный, например. Он хорошо хохотал. Они с Мариэттой очень друг друга любили.

Мариэтта работала над книгой о Зощенко, и когда закончила – а времена были очень плохие – захотела спрятать рукопись и отдала ее мне (полную версию – а у нее на руках оставалась сокращенная). Мы положили ее на антресоль, и там она пролежала несколько лет. Когда это было? До 1975 года точно… Мы жили тогда еще на Пивченкова… Мариэтта попросила спрятать еще Домбровского, «Факультет ненужных вещей», самиздат.

Каверин, мое знакомство с ним – от Мариэтты. Она познакомила меня с ним (чтобы я помогала ему разбирать его архив), – привела, постояла минут десять и убежала.

Из разряда совпадений вспомнила. В 2008 году я была в Москве, в командировке, жила у подруги. В ночь перед тем, когда было объявлено, что Солженицын умер, мне почему-то захотелось перечитать «В круге первом». Взяла и читала. Утром я позвонила Мариэтте, и оказалось, что и она тоже в эту ночь читала Солженицына! «Наташка! – сказала она. Я уверена, что в эту ночь только мы с тобой на всю Россию его и читали». Его «Архипелаг…» на папиросной бумаге мне когда-то принесла Мариэтта, принесла и сказала: «как хочешь, но завтра верни». Тоже ночью читала.

И еще про Мариэтту. В Отделе рукописей еженедельно делалась политинформация, делали по очереди. Мне это было невыносимо, однажды я просто не могла заставить себя войти в комнату, где это происходило, стояла в дверях и не могла. Мимо проходила Сарра Владимировна, я ей пожаловалась, она же мне: «Да будет вам, Наташа, идите…» – пришлось войти. И вот однажды пришла очередь Мариэтты, но она не была бы собой, если бы стала говорить о политике. Вместо этого она говорила о литературе, например, о современной поэзии, в частности, о Кушнере. Так и пошло. Кажется, это было в начале семидесятых, продолжалось сезон. Среди слушателей были люди разные, но никто не донес. Сарра Владимировна объясняла это так: «Видимо, им тоже очень понравилось».

Тогда все было по-человечески. Под Новый год пришел Андроников, одно