Сцены любви - Дина Джеймс

– Он пьян! – Это голос Гортензио. – Он чуть не уронил меня на декорацию.

– Ничего подобного. – Миранда погладила Шрива по голове. – Он никогда не пьет ни перед и ни во время спектакля.

Хозяин театра наклонился над ним.

– Публика беспокоится. Что мне им сказать? Ада опустилась рядом с ним.

– Вытрите ему лицо. Он бледен как полотно. Шрив был уверен, что глаза у него открыты, но он ничего не видел.

– Зажгите свет, – прошептал он.

– Шрив! – Миранда вытерла ему лицо влажной тканью. Смуглый итальянский грим Петруччо оказался смазанным. – Шрив, любимый!

– Миранда.

– Я не хотела тебя ударить. Мне очень жаль. Не в силах слышать слезы в ее голосе, он нашел ее руку.

– Я знаю. Лучше помоги мне встать и зажги свет. Будем продолжать.

– Свет?

– Зажги свет, – повторил он; его голос уже окреп: – Темно как в склепе. Мы же играем не «Ромео и Джульетту». – Он осторожно сел, сжимая руками голову.

Миранда обняла его за плечи.

– Дорогой, свет горит. Никто не потушил лампы.

У Шрива перехватило дыхание. Он закрыл глаза, потом вновь открыл их. Когда он начал различать серые тени, его обуял ужас.

Миранда шепнула ему на ухо:

– Что случилось? Прошу тебя, Шрив, скажи мне, что случилось?

– Ничего. – Он сделал глубокий вдох. – Через пять минут я буду в полном порядке.

– Что мне делать? – Хозяин театра ломал руки. – Публика вне себя от гнева.

– Готовьте дублера, – бросила Миранда.

– Нет! – Шрив поднял голову и повернулся в направлении голоса хозяина театра. – Нет! Я в полном порядке. Просто моя партнерша слишком эмоционально исполняла свою роль.

– Шрив!

Он повернулся в ней. Собрав все силы, он пристально посмотрел ей лицо. Он смутно видел ее губы, произносившие его имя, ее нос, ее прекрасные глаза, наполненные слезами, слышал ее голос. Сделав еще один глубокий вдох, он слабо улыбнулся.

– Я в полном порядке, любимая.

Она всхлипнула и бросилась ему на шею.

– Мне очень жаль. Я не хотела сделать тебе больно. Я не знаю, почему так получилось.

Она прижалась лицом к его шее; горячие слезы потекли на воротник его костюма.

– Осторожно. Ты испортишь грим и себе и мне.

– Забудь о нем. – Она поцеловала его в щеку.

– Что мне делать? – снова с безнадежностью в голосе воскликнул хозяин театра.

Шрив протянул руку. Кто-то сжал ее.

– Помогите мне встать. Объявите зрителям, что я буду играть. В конце концов, такова нерушимая традиция театра. Представление должно продолжаться.

– Нет! – Миранда прижала его к себе. – Ты не можешь.

Ему помогли встать, но Миранда не отпускала его.

– Если вы сомневаетесь... – В голосе хозяина театра выразилось сомнение.

– Ты выглядишь не лучшим образом, – заметил актер, игравший Баптисту.

– Надо восстановить мой грим. – Шрив положил руку на плечо Миранды. – Ада!

– Я здесь, Шриви, мой мальчик. – По звуку ее голоса он понял, что она где-то справа. Он повернулся на голос.

– У меня большой синяк?

– Скорее шишка.

Он разглядел ее руку – тень, приблизившуюся к его лицу. Ее прикосновение заставило его вздрогнуть от боли.

– Ничего страшного. Публика видела, как я получил удар.

– Шрив. Ты не можешь играть с травмой.

Кто-то поставил ему стул. Со вздохом облегчения он опустился на него. Ада – это, должно быть, была она – повесила ему на шею полотенце. Он видел у себя на груди что-то белое. Очертания предметов начали постепенно проясняться. Все-таки он может видеть.

Шрив нервно рассмеялся.

– Подумай о рекламе, Миранда.

– Рекламе? – Хозяин театра приободрился.

– Да. Идите и скажите публике, что несмотря на травму мистер Катервуд предпочел выйти на сцену, дабы не разочаровывать зрителей. Скажите, что он просит их о снисхождении.

Импресарио довольно потер руки.

– Это будет замечательно. Они расскажут об этом своим друзьям и знакомым, и те наверняка захотят прийти и увидеть вас.

– Точно. – Шрив откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Миранда стукнула его по плечу.

– Я готова убить тебя, – возмущенно бросила она.

– О Шриви, мой мальчик. – Ада стерла с лица Шрива остатки грима и начала накладывать новый. Ее прикосновение подействовало на него как бальзам. – Теперь у тебя синяк.

Он пожал плечами, когда Миранда отошла от него.

– Я актер. Я использую любое происшествие себе на пользу. – Он открыл глаза, направив взгляд к свету. Лицо его старого испытанного друга казалось лишь бледным пятном, а черты лица были совсем неразличимы.

– Шриви, – прошептала Ада, растирая грим у него на щеках и на лбу, – что происходит?

Он продолжал держать глаза закрытыми, опасаясь того, что Ада может в них прочитать.

– Я повернул голову в одну сторону вместо того, чтобы повернуть в другую. Вот и все.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня? – Голос Ады был по-матерински нежен.

Он постарался сфокусировать взгляд, но ничего не получилось. Ее лицо осталось размытым пятном. Он заговорил, обращаясь к ее смутному очертанию.

– Все будет хорошо, Ада.

Она покачала головой, продолжая гримировать его.

– Нет, мой мальчик. Ты можешь хоть немного видеть?

Он прислушался. Кажется, они были одни.

– Я могу видеть, – прошептал он.

– Достаточно, чтобы продолжать спектакль?

– Я буду осторожен. После того, что случилось, публика не ждет от меня резких движений.

Она нанесла более темный грим ему на щеки, придав ему вид худощавого молодого человека, каким был Петруччо, нищий охотник за богатым приданым Катарины.

– С тобой что-то неладно. Ты сам не свой после Вайоминга.

– Мне уже лучше. Я поправлюсь; это лишь вопрос времени.

С особой осторожностью она нарисовала ему черные брови.

– С глазами шутки плохи, Шриви.

Даже это легкое прикосновение заставило его поморщиться. Ушиб, полученный в Вайоминге, все еще беспокоил, и голова болела как прежде. И даже, пожалуй, больше, после того, как Миранда попала ему в голову лютней. Шрив выругался.

– Прости, – пробормотала Ада.

– Я не тебя ругаю, – поспешил заверить ее он. – Я просто подумал о собственной неуклюжести.

– Но ты не сказал ей, что все произошло по твоей вине?

– Нет.

Она сняла полотенце с его шеи.

– Я найду ее и успокою. А то она проливает из-за этого горючие слезы.

Он протянул к ней руку. Ада посмотрела на него, потом взяла его за руку и крепко пожала.

– Ах, мой мальчик, это все твоя гордость. Хуже, чем у любого ирландца. Скажи ей сам. А еще лучше, если ты сядешь с ней рядышком сегодня вечером и все расскажешь.

Шрив тяжело вздохнул.

– Ей не надо об этом знать. Она будет во всем винить себя, будет плакать и расстраиваться. Нет. Ей только станет хуже.