Снова в дураках - Элоиза Джеймс

Элоиза Джеймс

Снова в дураках

Глава 1

"От поминок холодное пошло на брачный стол"

Шекспир. Гамлет. Акт 1. Сцена 2; пер. М. Лозинского

Благовоспитанная леди ни за что не станет глазеть на мужчину из-под своей черной вуали, особенно во время похорон ее мужа. Но леди Женевьева Малкастер помнила, что ей не хватило присущей леди выдержки во время побега в Гретна-Грин со своим возлюбленным, встреченным ею всего тремя часами ранее, и потому она продолжала с восхищением наблюдать за Лусиусом Фелтоном в течение всей хвалебной речи преподобного Пули ее усопшему супругу - мужчине (говорил мистер Пули), который в религиозном устремлении поднимался раньше своих слуг, начиная утро не с одежды, а с молитвы. Похоже, Фелтон заскучал. Было что-то такое в его глазах с тяжелыми веками, что заставило Женевьеву почувствовать томление, а то, как он стоял, изящный почти до наглости, в своем черном пальто, заставило ее почувствовать слабость в коленях. Его плечи, должно быть, были раза в два шире плеч ее покойного мужа.

Возвращенная к происходящему этой предательской мыслью, Женевьева пробормотала страстную, хотя и краткую молитву, надеясь, что Небеса так же, как и ее муж, простят ее. Поскольку, если Эразмус уже предстал перед суровым Божьим судом, он, вероятно, был предупрежден, если не послан сразу в ад поджаривать свои ноги. Женевьева давно поняла, что Эразмус ничуть не смутился бы и ограбил епископа, если бы удалось уговорить податливого викария благословить данное предприятие. Она произнесла дополнительную молитву Святому Петру на случай, если Эразмус не удовлетворился первой.

После чего она снова украдкой взглянула на Фелтона. Его волосы были гладко зачесаны назад, придавая ему вид изысканный и властный, чего Женевьеве никак не удавалось добиться. Разве было ей это под силу, если ей приходилось носить одежду столь же изящную, как кухонное полотенце? Священник начал читать заключительную молитву о душе Эразмуса. Женевьева смущенно уставилась в свой молитвенник. Было трудно поверить, что она потеряла другого мужа. Не то, чтобы у нее с Тобиасом Дерби действительно дошло до бракосочетания. Они были помолвлены, если это можно так назвать, всего лишь шесть или семь часов, что находились в дороге, направляясь в Гретна-Грин, прежде чем ее отец, объятый яростью, не настиг беглецов. Больше она никогда не видела Тобиаса; за последующие две недели ее успели выдать замуж за Эразмуса Малкастера. Тайное бегство с Тобиасом стало первым и единственным опрометчивым поступком в жизни Женевьевы. Оглядываясь назад, себе в утешение, можно было бы обвинить во всем шампанское, но правда заключалась в том, что она действительно была сражена диким мальчишкой и его прекрасными глазами. И ради них она отбросила все принципы, внушаемые ей в течение предшествующей жизни, и, смеясь, сбежала из дома своего отца в карете, мчавшейся в Гретна-Грин.

Воспоминания нахлынули на Женевьеву: вот Тобиас смотрит на нее, когда они забрались в карету, и вот она уже оказалась распластанной на сиденье спустя всего лишь несколько секунд после того, как извозчик тронул лошадей, вот руки Тобиаса пробегают по ее ноге, пока она слабо - о, слишком слабо - возражает. В целом это совершенно отличалось от того, как Эразмус довольно чопорно поднялся на брачную постель. Бедный Эразмус. Он не женился до шестидесяти восьми лет, считая женщин излишне расточительными, и потому не смог справиться со своим супружеским долгом. Тогда как Тобиас... Усилием воли она выкинула это из головы. Даже она, которую нельзя отнести к благовоспитанным леди, не должна осквернять похороны Эразмуса такого рода воспоминаниями.

Она открыла глаза, услышав хриплые соболезнования лорда Баббла:

- У меня нет слов, миледи, чтобы выразить мое сочувствие вашему горю в связи с кончиной лорда Малкастера, - произнес он, стоя к ней слишком близко.

Баббл был общительным джентльменом с седыми волосами, который имел обыкновение тихо сожалеть о деловых операциях Эразмуса как раз в тот самый момент, когда получал от них бешеную прибыль. Женевьева видела в нем такого же лицемера, каким был ее покойный муж, хотя и немного более обеспокоенного внешней благопристойностью.

- Полагаю, вы заглянете в Малкастер-хаус на скромные поминки, лорд Баббл? - Так как никто из прихода, кроме двух партнеров Эразмуса, его адвоката, и ее самой, не посетил похорон, они могли устроить целое пиршество с пирогами.

Баббл кивнул, испустив печальный вздох.

- В наше время немного встретишь мужчин столь же достойных похвалы, как Эразмус. Мы должны поддерживать друг друга в эти прискорбные времена.

Язвительная вспышка света в глазах Фелтона давала основание предположить, что он не считает смерть Эразмуса материалом для трагедии. Но поскольку последние шесть месяцев Женевьева исподтишка изучала Фелтона, то она могла сказать, что он часто находился в язвительном настроении. В настоящий момент к этому примешивалось и некоторое удивление. Не мог же он предположить, что интересует ее? Женевьева почувствовала, что краснеет. Разве она смотрела на него слишком часто? Думай как вдова, предупредила она себя, поднимаясь в обитую крепом карету.

- Могу я заменить ваш носовой платок, миледи? - спросила ее горничная, как только Женевьева уселась на сиденье. Элиза имела свои строгие понятия о слезах, которые вдова должна пролить во время похорон своего мужа.

Но Эразмус Малкастер давно выжег любую привязанность, которую его жена могла бы к нему испытывать, хотя он не проявлял ни жестокости, ни пренебрежения. Эразмус был неизменно внимателен все те два часа, которые он ежедневно выделял для своей жены. Находиться возле Эразмуса, являться частью его жизни было изнурительно, мучительно скучно, что, в конце концов, полностью истребило все теплые чувства Женевьевы. Шесть долгих лет Женевьева ухаживала за Эразмусом и подсчитывала по вечерам перед сном его ложки с лекарством, поскольку он не доверял своему собственному дворецкому. Она годами штопала и перешивала предметы своей одежды, так как Эразмус полагал, что женская одежда - это лишние расходы. Он даже со своего смертного одра продиктовал все, что должно было быть подано на стол на его поминках: апельсиновый пудинг, миндальный пудинг и два простых пирога. "Два - более чем достаточно, если вы потребуете, чтобы их испекли очень тонкими", - заметил Эразмус, едва отрывая голову от подушки, чтобы удостовериться, что Женевьева все правильно поняла. В этом он оказался прав, признала Женевьева, как только они прибыли в Малкастер-хаус, и все, включая священника, отказались от пирогов.