Трудные дети (СИ) - Молчанова Людмила

   Мы редко обсуждали наши дела или то, как прошел день. Чаще всего вели странные беседы, перескакивая с одной темы на другую. В одной из таких бесед мы набрели на тему человеческих потребностей и тему деградации.

   - Жажда знаний, - проникновенно говорил он, потягивая свой любимый виски, - это такая же потребность организма как, например, еда.

   - Бред, - фыркала я недоверчиво и издевательски. - Без знаний я проживу как-нибудь, как жили в давние времена. А без еды нет.

   - Дело не в том, как жили в давние времена. Дело в том, в каком времени и обществе живешь ты сейчас.

   По его словам выходило, что общение - такая же потребность человека, как и еда. Да то да, я тоже изучала пирамиду Маслоу. Но все-таки для меня это не было потребностью первостепенной важности. А вот мой товарищ утверждал, что потребность в общении одна из главных для человека.

   - Не номинального общения, - уточнял он. - То есть я имею в виду не только воспроизведение звуков, когда ты складываешь буквы в слова и прочее. Я имею в виду общение, когда тебя признают и видят.

   То есть, говорил он, ты можешь всю жизнь молчать и не произносить ни звука, но для людей ты существуешь. Ты идешь по улице, тебя видят и с тобой контактируют, то есть признают тебя как человека, осуществляют с тобой некое действие, будь ответ на вопрос о времени или возвращение сдачи. Не суть. Но в-общем, такими нехитрыми и незаметными манипуляциями, ты удовлетворяешь свою потребность в общении.

   А жажда знаний и развития вытекает как раз из этой потребности. Если ты находишься долгое время в обществе, которое на порядок культурнее тебя, образованнее и духовно более развито, ты подсознательно будешь стремиться достичь их уровня, чтобы общение протекало на "одной волне". А это значит, что ты будешь развиваться, и твое развитие будет удовлетворением собственной потребности в общении, то есть - одним из факторов выживаемости.

   А если поместить культурного человека в общество, уступающее ему в духовном уровне, то чтобы удовлетворить свои потребности в общении, этому человеку придется остановиться в своем развитии или даже деградировать, чтобы получить свою дозу "общения". Признаться, разговаривая на эту тему, мы оба были навеселе, а мой собрат по разуму так вообще, изрядно пьян, поэтому весь этот бред воспринимался в особом свете и под особым углом.

   - Все равно это не самая важная потребность, - упорствовала я. - Физиологические все равно важнее.

   - Может быть, - легко соглашался мужчина, подливая себе вискаря. - Но только если ты не хочешь быть человеком.

   В четырнадцать лет я о таком бреде не беседовала и о пирамиде Маслоу не слышала. Я просто общалась с двумя людьми - Оксаной и Маратом. И серьезно им проигрывала. Я не понимала, о чем они говорят, многое пропускала мимо ушей и была "не в теме", В какой-то момент меня это достало. Я что, хуже них? Хуже этой бледной пигалицы? Не хуже.

   Последней каплей стало появление напыщенной фригидной училки, которая, сидя от меня на пионерском расстоянии, демонстративно морщила нос и обращалась со мной как...я даже не знаю как. Но когда она на пальцах начала объяснять мне, что один плюс один - это два, а не три или четыре, я реально взбесилась. Я не идиотка, я умею считать. А эта мымра еще сидит и кривится так, будто от меня воняет.

   - Ладно, - я согласилась на ультиматум Марата. Пусть и сделала вид, что все это нехотя. - Но эта фригидная старушенция сюда приходить не будет. Она не нужна мне для того чтобы знать, что один плюс один - два.

   Марат заинтересованно и вопросительно на меня покосился, но я не горела желанием ему что-либо рассказывать. Сухопарая бабка вывела меня из себя.

   - Хорошо, я скажу Оксане, чтобы она извинилась за тебя.

   В итоге, математикой со мной занимался Марат. Да и всем остальным, в принципе, тоже. Он стал...Если бы я верила в бога, сказала бы, что Марат стал для меня духовником. Но это будет позже.

   Через пару дней после той неприятной бабки, Марат привел другую женщину. С большой буквы прямо. Рядом с ней я терялась. Чисто физически. Она была большой, огромной даже, с нереальными...хм...округлостями. Высокая, с короткой стрижкой и громким командным голосом. С самого порога резким голосом она приказала:

   - Села. Открыла тетрадь. Взяла ручку.

   Ослушаться невозможно. А Марат стоит у тетки за спиной и ехидно скалится. Эта новая училка настолько отличалась от рафинированной старушенции, что я беспрекословно подчинилась, с интересом тетку разглядывая.

   С ней было тяжело и легко одновременно. Звали ее Марья Петровна, характер у нее был ужасным. Если ты тупил - она орала. Не понимал - она орала. Не сделал как надо - она снова орала, стуча по столу кулаками и размахивая руками перед лицом. Крутая тетка, если честно, и мне она очень понравилась. И знала много. А главное, требовала от меня много, ни разу не дав какого-то послабления.

   Алфавит мы выучили за считанные сутки, писать она меня научила за считанные дни и недели. Марья Петровна ненавидела что-то разжевывать и повторять несколько раз, поэтому приходилось быть сосредоточенной и запоминать с первого раза. Иначе на хате начинался такой крик, что даже я, привыкшая ко всему, с опаской шарахалась и предпочитала держаться подальше. Держаться подальше не получалось, так как оркестр Марья Петровна включала исключительно для меня. Зато она не обращалась со мной, как с умственно-отсталой. И нос не зажимала.

   - Ты где ее откопал? - полюбопытствовала я у Марата. Уж очень мне в глаза бросался контраст этой женщины и старухи.

   - У себя в универе. А что? Тебя что-то не устраивает? - невинно поинтересовался Марат, не скрывая насмешки.

   Даже если меня что-то не устраивало, он все равно бы занятия не отменил.

   - Нормально. Орет громко.

   - Ты тоже не одуванчик, - развел руками чечен.

   Очень скоро мы начали читать. Марья Петровна с самого начала заставляла меня читать взрослые книги, хотя Оксана притащила много сказок, книг с картинками и прочей лабуды. Их я тоже читала, но моя училка говорила, что это все несерьезно и так я никогда ничему не научусь. Как потом я узнала от Марата, Петровна преподавала даже в Сорбонне.

   Она стала третьим человеком, с которым я могла общаться в то время. Марья Петровна не была такой нежной, воздушной и милой, как Оксана, и не была такой ублюдочной, как Марат. Она занимала нишу между теми двумя, сочетая в себе житейскую мудрость и приспособленность, а также недюжинный ум и хорошее воспитание. И когда в моей жизни появился третий человек, я увидела вторую маску моего тюремщика.

   Марат общался с женщиной с почтением, но не подобострастием. Он никогда около нее не плясал, не юлил и не заискивал, но выказывал ей уважение. Он мог и умел с ней общаться, задавал правильные вопросы, которые Марья Петровна хотела услышать. А хотела она услышать такие вопросы, которые показывали, что собеседник внимательно ее слушает и слышит то, что она хочет донести. Когда Марат что-то спрашивал, Марья Петровна одобрительно щелкала языком и кивала головой. В принципе, ничего нового - чечен вел себя так, как от него ожидали. Суть в том, что он умел эти ожидания полностью оправдывать. С точностью до деталей.

   Со мной же она держалась строго, но не заставляла перед ней заискивать. И не заставляла меня переделываться и изображать что-то. Я могла говорить с ней свободно, так, как думаю, и теми словами, какими хочу говорить. Я могла не подбирать выражения. До матюков, конечно, скатываться было нельзя, но весь "мой жаргон", как говорил Марат, она выносила довольно спокойно и меня понимала. Но нрав у нее был крут, конечно.

   Как-то раз она сделала мне замечание из-за того, что в тетради не расчерчены поля.

   - Поля нужны, чтобы ты оставляла на них пометки, - бескомпромиссно заявила она, тыча пальцем в белый лист. - Мы с тобой говорим не только на тему урока. Это нормально, когда идет отвлечение от темы.