Вольф Мессинг. Судьба пророка - Варлен Стронгин

– Чего надо? Деньги есть?

– Есть, – глухо отозвался Мессинг.

– Тогда сговоримся! – заключил хозяин и направился в сени.

Скрипнула дверь, и на пороге появился мужик в длиннополой рубахе.

– Много вас?

– Трое.

– Дорога длинная. Будем передвигаться только ночью, а днем прятаться в лесу. Ночью немцы обычно квелые, после шнапса их ко сну тянет. Перевезу через Западный Буг, а там граница. Туда собираетесь?

– Туда.

– Хорошо. Но без аванса не повезу. Не обижайтесь. Всякие встречаются люди. Довезешь – и поминай их лихом. Никому верить нельзя.

– А вам можно? – насторожился Мессинг, угадывая в мыслях мужика какой-то подвох.

– Нам можно, – усмехнулся старик, – нам деньжата нужны, а кто вы и кем будете, наплевать. Хоть жиды, хоть черти! Лишь бы платили!

Мессинг передал ему пачку купюр Речи Посполитой, оставшихся от последних гастролей.

– Трое, а платите за одного, – нахмурился мужик, – еще есть?

– Золотые червонцы, – сказал Мессинг.

– Тоже сгодятся! – обрадовался старик.

Он оказался сноровистым и неглупым. Постелил на дно телеги одеяла, сверху навалил сена. При встрече с немцами прикидывался нищим крестьянином, предварительно, еще дома, напялив на себя самую худую одежонку.

И лошадь выбрал старую, с пожелтевшими зубами, с побитыми от вожжей боками. И мелкое сено походило на скошенное не на лугу, а на поляне, к тому же прошлогоднее, свалявшееся. Дорогу знал хорошо, сходил за местного, точно называя немцам ближайшее село, куда якобы направлялся.

Соседи Мессинга по телеге мучились, отлежав спины, надышавшись сырого гнилого воздуха, а Мессинг давно научился впадать в летаргический сон, чтобы не чувствовать болевые ощущения.

Он выглядел наиболее свежим и бодрым, когда они добрались до Западного Буга, и помогал попутчикам перебираться в качающуюся на воде лодчонку.

– А где червонцы? – напомнил мужик перед тем, как самому пересесть в лодку.

– Бери, – сказал Мессинг, с горечью прощаясь единственной памятью об отце.

Старик одну монету попробовал на зуб.

– Настоящая. Тогда поплыли. Только тихо, не разговаривать. А то перебьют еще до границы.

Но стоило лодке выбраться на середину реки, как по ней стали стрелять с обеих сторон: и немцы, и советские.

– Ничего, проскочим, они нас не видят на слух палят, – успокоил беглецов мужик. Вскоре лодка уткнулась в песок противоположного берега.

– Вылезайте! – грозно прошептал проводник. – Дальше транспорт не везет.

Мессинг и его попутчики, сняв обувь, поплелись по мелководью к берегу, а мужик ловко развернул лодку и быстро поплыл обратно. Войдя в лес, они вздохнули с облечением, но вдруг их ошеломил громкий голос:

– Кто идет?! Руки вверх!

«На границе тучи ходят хмуро…»

Эти слова из известной песни, написанной в предвоенные годы, отражали существовавшие тогда представления о границе. О каком солнце могла идти речь там, где на священную родную землю собирался просочиться враг. Тревожная обстановка, хмурые тучи. И они, заметьте, не плывут, а ходят, как часовые в дозоре. Настоящие же часовые, но наверняка с хмурыми лицами и доставили пересекшую границу троицу к начальству. Имена часовых вымышлены, но описанная далее история вполне могла произойти.

Хозяин лодки обманывал несчастных беглецов и, заранее договорившись с пограничниками, подвозил клиентов прямо к заставе. Начальник заставы капитан Леденцов благодарил его за это от имени большевистской партии, а также всего прогрессивного человечества и дарил раз в месяц банку шпрот и пару пачек папирос «Беломорканал». Поскольку спасавшиеся от Гитлера люди (в основном евреи или семейные пары, один из членов которых непременно принадлежал к семитскому племени) говорили на немецком языке, идиш или польском, то Леденцов и начальство из Центра считали их немецкими шпионами. Оттуда – значит, шпионы. Утверждают, что бегут от фашизма, от Гитлера, от лагерей смерти? Но это еще надо доказать, это еще надо проверить. Для этого у нас есть свои лагеря…

На погранзаставе беглецов сначала обыскивали, пытаясь найти у них не столько шпионские принадлежности, которые почему-то не попадались, сколько бриллианты или другие ценности. Если обнаруживали, то тщательно их фиксировали и вместе с описью лично передавали генералу. Помимо бриллиантов, генерал любил картины, как старорежимные – портреты князей, графов и членов их семей, так и малопонятные, намалеванные в начале века. Обычно евреи для удобства перевозки освобождали картины от рамок, сворачивали холсты. За каждые два-три холста, украсившие стены генеральской квартиры, на заставу доставлялась канистра спирта. Его разбавляли родниковой водой до 40 градусов и выдавали по алюминиевой кружке свободным от смены пограничникам. Те осушали ее залпом и затягивали песню про ходящие на границе хмурые тучи, то есть не расслаблялись даже под высоким градусом, помнили, где они находятся и какому делу служат.

Однажды приехал сам генерал и говорил, что у беглецов надо изымать разные, даже с виду непригодные для обихода побрякушки. Приводил пример с большевиком Юровским, руководившим расстрелом императорской семьи. Кстати, в здании, где происходил расстрел, позже устроили склад детских игрушек, а напротив расположили Дом пионеров.

Царь скончался быстро, после первых же выстрелов. А дочери его, княжны, попадали на каменный пол, корчась от боли. Оказалось, они сшили лифчики и набили их бриллиантами, некоторые и отразили пули, направленные в область сердца. Но, учтя хитрость царских дочерей, следующими выстрелами их добили окончательно.

Юровский, как большевик и руководитель расстрела, собрал нажитые на поте трудового народа ценности в чемодан и закопал его в огороде, поскольку к Екатеринбургу приближались белогвардейские части. А после победы красных войск передал чемодан военному начальнику. Без описи, поскольку не знал названий собранных вещей. Среди них обнаружил он металлическую конфетницу. Считая ее ненужной красному воину безделушкой, сунул в карман и через год подарил на день рождения дочери брата. А безделушка оказалась произведением известного мастера Фаберже и стоила кучу денег. Племянница Юровского продала ее за гроши коллекционеру, понимавшему толк в искусстве, и отнять у него конфетницу было очень трудно – вещь-то не краденая. Судьям пришлось немало поломать голову, чтобы реквизировать ценную конфетницу и передать ее народу, которому принадлежит по закону вся земля и все то, что в ней и на ней находится.

– Ну и что сделали с Юровским? Его как наказали? – поинтересовался Леденцов.

– За что? – удивился генерал. – Откуда честный большевик, революционер, слыхом не слыхавший о каком-то Фаберже, мог знать о действительной стоимости его произведений, находившихся в руках буржуазии? Юровский до конца жизни ездил по Уралу от общества «Знание» и читал лекцию «Как я убил царя». Вдруг у него появился соперник, который утверждал что не Юровский, а он прикончил царя. Каждому хотелось славы. Дело чуть не дошло до суда. Я к вам почему приехал? Задерживайте не только тех, кто пытается проникнуть на нашу землю, но и тех, кто пытается ускользнуть от нас. Евреи не побегут. Им там прямая дорога в концлагеря и душегубки. И коммунисты тоже, их там почти приравнивают к евреям. Могут махнуть самые что ни на есть русские люди. Не душою, а по паспорту. Богачи с золотом или художественными ценностями – бриллиантами, жемчугом, картинами, хрусталем, марками, посудой… Всего не перечислишь. Задерживайте и обыскивайте всех.