Дорога которой не будет конца - Сергей Гришко

Балалайкин аплодирует – Да, знать столь великих к оным даже пыль не липнет, куда там время, смерть, забвенье! Творцы, что ваша жизнь?

– Среди живых, мы ищем подтвержденье прошлому и кровь находим. Съедаем души, пишем о судьбе. Но по сути, мир, люди это мясо для хищного поэта, он не приемлет глину, чтоб оставить лишь сосуд в котором будет после пустота. Нет, он поедает наше мясо тел, словно каннибал сердца, с тем убеждением, что так он постигнет душу чужака, врага иль брата.

– Мир получит свое, мир насытится. Мир будет аплодировать, поэт обязательно умрет. Он примерил демиурга лик, ему жизнь мала, он вырос над собою и теперь задыхается в стенах комфортного почитания, отвратной лести, он ищет спички, чтоб зажечь небо. Вновь испробовать чудовищный вкус открытия, эту жертвенную кровь, сырое мясо, препарированное нутро.

– Бедный сумасшедший! Отвратная гримаса сползает с его лица словно тающий воск. Я хотел бы стать подлинно героем, без изъянов, кем-то большим и совершеннейшим, нежели сверх человек или миф. Прыгни выше головы, поиграй в бога, стань равным ему. Бедный сумасшедший!

Отребьев душка вы моя, что вы там сникли словно познали чувство вины и зубы совести. Мальвина игриво хохотнула, икнув в ладонь, смолкла, неожиданно вперив ожесточившийся взгляд в пол.

– Ах Арамоша, если б можно было замолчать. Поверь мне на слово, вечность бы я тогда познала, а скольких позабыла, лиц не помня? Мольбы и голоса из холодной темноты, проклятия удавкой обвивают, я убегаю в сон и просыпаюсь у стены.

Отребьев протянул стакан – Нет величия человеческой особи, есть жизнь и смерть, меж ними бог. Сделай добрый человек чудо, чтоб я уподобился этой сучке.

– Век иной, печаль все та же, главное чтоб стакан не опустел!

Балалайкин поднял руку – Господа у меня созрел тост! Как-то не по-людски выходит, застолье имеется, да и беседа идет своим чередом, а вспышки яркой, что даст толчок чему-то более выразительному, осмысленному или просто оживит разговор, нет.

– Тост! За то, что есть! И более дано не будет! За миг, в котором суть божественной задумки играет в нас, играет с нами! Кто мы? Бредущие путники в метель соблазнов за пачкой сигарет? Куда идем мы, стужею холодной?

– Спасения ларек в Граале пиво, водка. Душевность незнакомых, падших, кто во вьюге затерялся навсегда. Бескрылая сестрица оспою меченная кофием вознаградит просто так. Это ли рай, может предгорье, где душевность и понимание велики без меры, без любви и сострадательности, которым хочешь верить.

– Просто время земного пути имеет лимит, а после, когда погаснут лампы и рвение твое уж понято не будет. Ты даже за деньги не купишь ночи кусок, тебя прогонят прочь, пнут в темноту и стужу. Снова поезд, спеши, снова покидаешь вокзал в спешке.

– Разочарование багаж твой, кладь ручная грех, купленный кроссворд пошлые надежды, как хочется остаться в теплоте твоей, но увы, деньги, сигареты, бег, проклятая зима.

– Очередной по счету тост, всего лишь начало. За что сейчас мы выпьем? Знайте, я желаю, чтоб больше мне никто не закрывал бы солнца. Пусть солнце не погаснет в нас от всяк бредовых слов, идей! Оно над всеми есть, так пусть же светит ярко!!!

– Браво Пьер! Балалайкин вы величина, право же холод и горячительный эликсир порою в думающем человеке способны оживить искру и раздуть безумия пожар, чтоб все сгорело.

– Время не терпит слез и скорби, времени нужны герои их поступки, их пламя! Мальвина рассмеялась, Отребьев душка вы моя, что приуныли и притихли?

– Так мы идем курить или же продолжаем разговор?

– Мил человек начисли от души, чтоб по мордасам я твоим руками не прошелся. Зол я. Зло во мне клокочет, выход ищет, а ты чужой еще и незнакомец. Дай выпить мне, желательно всего и сразу, злобу мою не утолит и океан. Арамон протянул стакан.

– Полноте вам тише, тише и ровным дыханием колышим среду. Арамоша не бузи. Вот правильно, умничка, пригуби и подыши ветрами тамбура, папироской подыми, поиграй личиной в стекле. Щедрую руку не стоит кусать, иначе узнаешь, сколь щедр кулак.

Мальвина протянула стакан – Парниша вы разумный, мне вам не стоит объяснять, всякое бывает, ну что солнце, пусть будет свет!

– Вы в это верите? Или играете в комизм и драму с хором? Какой же свет вам надобен? Души, ума, сердца, дня? Чего же вы алчете, переминаясь с ноги на ногу в бесчисленности углов темных и полустанков?

– Рать вы тех духов зла? Голодная свора злыдней, готовых пожрать любого, кто сойдет не там или замыслит аттракцион с пустыми мечтами и легким исполнением желаний, но напомню вы уже не среди людей!

Я пролил коньяк на пол, я видел, как бледнели их лица, я готов был к тамбуру и последующим изысканиям. Затем рассмеялся явив преглупую личину пьяной простоты.

– Да вы правы, всякое бывает и мне по вкусу Арамошино веселье, хмельная дурь да глупые ветра от бобов. Выдохните сударыня, это всего лишь не лучшая моя шутка, будьте снисходительны, я проникся вашей игрой.

Мы стали пить молча, так всегда после лишних слов еще наполовину неосознанных, когда хмель шальной гоняет мысль, как девку молодую, все как в природе. Человек таков, он наследит всегда и извольте, во благо иль во зло, поди уж разбери. Театр, пьеса, есть слезы, есть провидение, есть заунывный хор.

Драма плевой жизни, плачет слезой и кровью, пока не грохнется с шумом, ступив на корку случая. Ведь до представления, тут некий Цезарь наследил, а после тетка прибиралась и лаялась с небритым мужиком, что от войны бежал трусливо хвост поджав. Сюжет течет, меняется как день и ночь, боится потрох сучий смерти, вшей окопных, крови. Пьет беспробудно на последние гроши.

– Ты сука не видела войны! – кричит, тараща безумные глаза, воруя деньги в кошельке.

Герой спивался, во сне он видел мертвых с тех мрачных, далеких берегов, они требовали платы, этот сукин сын монеты их увел в час погребенья. Пропил даже пятаки, боялся до икот и колик смерти в час ночной, от страха ссался, кричал в бреду. Стал отпетым квартирантом.

Мальвина рассмеялась – Сколько судеб нелепостью своей тревожит мерный ток Леты. Поверьте мне, Арамоша, он добрый пес, что ж вы так сударь, словно гопник презрели прощенье и милосердие? Будьте благородны и высоки моралью, ведь щедрость ваша в коньяке