Большая Игра против России - Питер Хопкирк

Во всяком случае, на какое‑то время продвижение России на юг в Персию британской дипломатии удалось заблокировать, что стало в Лондоне причиной немалого облегчения. Однако, как отмечал Киннейр, даже русский военный губернатор Кавказа генерал Алексей Ермолов начал алчно поглядывать на восток за Каспийское море, в Туркестан. Именно там ровно за сто лет до этого русские были так предательски обмануты и разбиты хивинцами. То, что последовало дальше, стало первым пробным шагом в том процессе, который за следующие полвека передал великие ханства и караванные города Центральной Азии в руки царя.

6. Первый русский игрок

Летом 1819 года в столице Грузии Тифлисе — тогда там была штаб‑квартира русских войск на Кавказе — в тихом уголке нового православного кафедрального собора можно было заметить молящегося молодого офицера в мундире. В тот день у него были веские причины там находиться, ему было о чем просить Создателя. В свои 24 года капитан Николай Муравьев намеревался исполнить миссию, которую большинству казалась самоубийственной. Переодетый туркменским кочевником, согласно приказу генерала Ермолова он должен был попытаться достичь Хивы, лежавшей более чем в 800 милях к востоку, причем по той самой опасной дороге, что и злополучная экспедиция 1717 года.

Если он успешно пересечет суровую Каракумскую пустыню и не будет ни убит, ни продан в рабство враждебными и попирающими все законы туркменами, то должен будет лично доставить хану Хивы вместе с ценными подарками приветственное послание от генерала Ермолова. После ста лет отсутствия всяких контактов русские таким образом надеялись открыть дорогу к дружбе с ханством. В качестве приманки Ермолов предлагал торговлю — хан получил бы доступ к европейским предметам роскоши и последним достижениям русских технологий. Это была классическая и не раз испытанная русскими стратегия Большой Игры, тогда как долгосрочной целью Ермолова была аннексия восточных территорий в любой подходящий момент.

Поэтому налаживание отношений с ханом стало только частью задачи капитана Муравьева. Она сама по себе была достаточно опасна, так как хивинский хан был широко известен как тиран, терроризирующий не только своих собственных подданных, но и окружающие туркменские племена. Но Муравьеву была доверена и еще одна роль, даже опаснее предыдущей. Он должен был внимательно изучать и тайно записывать все, что удастся выяснить относительно оборонительных возможностей Хивы — от расположения и глубины родников вдоль дороги до численности и боеспособности хивинских вооруженных сил. Заодно ему поручили собрать как можно больше информации об экономике ханства, чтобы должным образом оценить легенды о его баснословном богатстве.

В этой удаленной средневековой монархии у русских был и еще один дополнительный интерес. За многие годы на процветающих работорговых рынках Хивы и Бухары были проданы в пожизненное рабство немало русских людей — мужчин, женщин и детей. Началось все с оставшихся в живых участников экспедиции 1717 года, но теперь это были главным образом солдаты и поселенцы, похищенные или взятые в плен киргизскими племенами вблизи Оренбурга, или рыбаки и члены их семей, захваченные туркменами на берегах Каспийского моря. Об их судьбе мало что было известно, ибо бежать из рабства никому не удавалось. Так что в довершение всего Муравьеву поручили выяснить все, что удастся, относительно их положения.

Ермолов очень внимательно и заботливо выбирал своего человека. Муравьев был сыном генерала и одним из пяти братьев, служивших в действующей армии. Он уже успел зарекомендовать себя исключительно способным и находчивым человеком. Первый офицерский чин он получил всего в 17 лет, имя его пять раз упоминалось в реляциях о боевых действиях в войну с Наполеоном. Капитан обладал обширными познаниями, столь необходимыми для выполнения его миссии. Помимо того что он был квалифицированным военным топографом, он совершил целый ряд секретных экспедиций, в том числе и на территорию Персии, где странствовал с фальшивыми документами под видом мусульманского паломника. Так что капитан не только мог оценить регион глазами солдата, но и полностью осознавал все грозившие опасности.

Кроме того, напомнил Ермолов, если он потерпит неудачу и хивинцы посадят его в тюрьму, продадут в рабство или казнят, русские власти от него отрекутся. Спасти его будет невозможно: царь не мог себе позволить потерять лицо от действий мелкого центральноазиатского правителя. Муравьев обладал еще одним качеством, которым Ермолов советовал без зазрения совести воспользоваться. Капитан был исключительно обаятелен. К этому следовало добавить его беглое владение местными языками. «Ваша способность заставить себя полюбить, — сказал ему генерал, — вместе с вашим знанием татарского языка могут стать немалым преимуществом. Не рассматривайте лесть и подхалимство с европейской точки зрения. У азиатов она в порядке вещей, так что никогда не бойтесь с ней переборщить».

Когда накануне отъезда капитан молился в соборе, перспективы его благополучного возвращения выглядели весьма и весьма сомнительными. Ведь в последнем послании хана, полученном несколько лет назад, предупреждалось, что любого русского посланца, что осмелится приблизиться к Хиве, ждет ужасная судьба. Но если кто‑то и мог преодолеть все препятствия, то, по убеждению Ермолова, только блестящий молодой офицер Муравьев.

Месяц спустя после отъезда из Тифлиса Муравьев вышел в море из Баку на борту русского военного корабля. Перед тем как пересечь Каспий, направляясь к его дикому и пустынному восточному побережью, корабль ненадолго зашел в порт прибрежной крепости Ленкорань. Здесь за несколько недель Муравьеву предстояло, оставаясь под защитой русских моряков и пушек, наладить контакты с разбросанными поселениями туркмен. Сначала те отнеслись к нему с испугом и подозрением, но затем с помощью подарков вождям ему постепенно удалось завоевать их доверие. Наконец удалось договориться, что за сорок золотых он сможет присоединиться к каравану, которому вскоре предстояло отправиться в Хиву через коварную пустыню Каракум. Половину этой суммы предстояло заплатить при выезде, а вторую — после благополучного возвращения на корабль. Было решено, что путешествовать ему благоразумнее под видом туркмена из племени Джафир Бея, некоего Мурад Бега, хотя люди в караване знали, что на самом деле он русский, который везет подарки и важные сообщения для хивинского хана. Маскировка должна была защитить его, не говоря уже о подарках, от скитавшихся по пустыне бандитов и работорговцев. И даже при этом Муравьев не расставался со спрятанными под одеждой парой пистолетов —и кинжалом.

21 сентября караван из семнадцати верблюдов, четыре из которых принадлежали Муравьеву, вышел в пустыню; по дороге к ним должны были присоединиться другие купцы. В конце концов их число возросло до 40 человек и 200 верблюдов. «Жара была сильной, но в общем терпимой, — писал Муравьев. — Пустыня представляла истинную картину смерти. Никаких признаков жизни — только здесь и там виднелись низкорослые кустарники, боровшиеся за существование в песках». Хотя его постоянно мучил страх перед работорговцами, путешествие проходило в основным без инцидентов до тех пор, пока они не оказались в пяти дневных переходах от Хивы. Там они остановились, пропуская большой караван из 1000 верблюдов и 200 человек, когда, к ужасу Муравьева, кто‑то указал на него. После этого все сгрудились вокруг и принялись расспрашивать людей из его каравана, кто он такой. Поняв, что обман раскрыт, те, нисколько не смутившись, заявили, что он русский, которого они захватили и везут в Хиву на продажу. Люди из встречного каравана одобрительно покивали и сказали, что сами только что продали трех русских и получили за них хорошую цену.

Когда до столицы осталось всего тридцать миль, Муравьев отправил вперед двух человек. Одного — к хану, чтобы известить о своем прибытии, а второго — с аналогичным известием к ближайшему военачальнику. Капитан опасался, что его могут опередить самые дикие слухи, вплоть до предположения, что он идет в авангарде военного отряда, направленного, чтобы отомстить за предательскую резню 1717 года. Когда они выбрались из пустыни и достигли окружавших столицу оазисов, Муравьев отметил, насколько процветающими выглядят здешние кишлаки. «Поля, покрытые богатыми посевами, — писал он, — выглядят совершенно иначе, нежели пустыня, по которой мы двигались вчера». Даже в Европе, добавляет он, ему не приходилось видеть столь тщательно ухоженных земель. «Наш путь пролегал по низинам, заросшим плодовыми деревьями, в ветвях которых весело щебетали птицы». Все это он незаметно записывал в дневник.

Муравьев собирался въехать в Хиву на следующее утро, но, едва проехав несколько миль, был остановлен запыхавшимся всадником, приказавшим от имени хана не двигаться дальше, а остановиться и ждать скорого прибытия двух высших дворцовых чиновников. Вскоре те показались вдали, сопровождаемые вооруженной охраной. У старшего, как заметил Муравьев, было «лицо обезьяны и он тараторил со страшной скоростью, выдавая при каждом слове свой подлый характер». Он был известен как Атт Шапар, что означало «лошадь, скачущая галопом» — так как его официальной функцией было путешествовать по стране и распространять приказы хана. Его спутник, высокий, благородного вида мужчина с короткой бородкой, был старшим офицером хивинских вооруженных сил. Шапар пообещал Муравьеву, что хан примет его на следующее утро, но объяснил, что до того времени нужно подождать в небольшой крепости, расположенной в нескольких милях отсюда.