Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, ради науки гибли не только обезьяны. Большинство первых пациентов-людей, отважившихся на пересадку органов – отчаявшихся и готовых на все, как Ричард Херрик, – умирали вскоре после операции. На этом фоне статистика Уайта – один успешно изолированный мозг на пять попыток – выглядела более чем достойно, но перед расширением масштаба экспериментов нужно было еще многое сделать. Самым опасным в ходе операции был момент переключения с двух систем кровообращения (обезьяны уже соединены, но сердце обезьяны-реципиента еще бьется) на одну, когда кровь качает только сердце обезьяны-донора. Множественные разрезы означали кровопотерю; чтобы останавливать кровотечение, Уайт применял прижигающий скальпель, но горячий инструмент мог повлиять на температуру тела обезьяны. Чтобы упростить переключение, Уайт к концу года добавил в протокол операции дополнительные аппараты, в том числе два небольших насоса – один для артериального и один для венозного кровообращения, которые работали автономно от 24-вольтового элемента питания. Еще он попросил инженера Рона Йейтса помочь с разработкой специального оксигенатора, который насыщал бы кровь обезьян кислородом посредством системы трубок. Все эти новые приспособления представляли собой своего рода резервную систему кровообращения – на тот случай, если обезьяна-донор не будет справляться. Таким образом, мозг меньшей обезьяны получал непрерывную поддержку, пока хирурги присоединяют его к донору. Бригада Уайта могла работать круглые сутки. Все было готово к новой попытке.
В 1963–1964 годах Уайт и его коллеги получили новых обезьян для продолжения опытов. Теперь донор сидел на высоком деревянном стуле, а лабораторию наполнял шум клапанов и моторов, облегчающих переход с одной системы кровообращения на другую. Прежнюю «лавовую лампу» новая технология превратила в сложную, протянувшуюся через все помещение систему ценой в миллионы долларов: на одном конце – обезьяна, на другом – обнаженный мозг. Уайт собрал не лимонадный автомат, как он воображал поначалу, а лабораторного киборга: наполовину обезьяна, наполовину машина.
Ординаторы спали посменно: в каждый момент кто-то обязательно следил за ходом эксперимента и ухаживал за привязанными донорами крови. К главным хирургам Уайту и Вердуре добавился нейрохирург Джордж Локк, а Албин оставался главным анестезиологом. В таком составе они провели 63 операции, и наконец число успешных исходов превысило число неудач[134]. С применением машин для кровообращения клетки мозга не отмирали и энцефалограмма показывала заметное усиление электрической активности в период до 22 часов[135]. После каждой операции команда Уайта препарировала мозг, подкрашивая срезы гематоксилином и под микроскопом высматривая малейшие признаки деградации ткани. Мозговая ткань выглядела нормальной – даже после нескольких часов перфузии и изоляции. Наконец Уайт получил все доказательства: электрическую активность, здоровую ткань и повторяемость результата. Пришло время показать работу лаборатории публике.
Мертвый мозг не рассказывает сказки
К 1964 году в США существовало четыре неврологических общества, но Общество Харви Кушинга было самым старым и самым строгим в вопросах членства. Ежегодное собрание этого общества со славной и долгой историей – оно было основано в 1931 году – было привилегированным мероприятием, где обнародовали важные научные достижения[136]. Именно туда должны стремиться такие люди, как Роберт Уайт. Поэтому 20 апреля он собрал чемодан и вылетел в Лос-Анджелес, чтобы представить на собрании Общества Кушинга сокращенную версию статьи, которая вскоре будет напечатана в журнале общества, и удивительные (но, конечно, довольно шокирующие) фотослайды с изображениями успешной изоляции мозга. Последний слайд, заряженный в проектор, нес в себе первое доказательство существования заветного хирургического Грааля: вот изолированный мозг, обнаженный, отделенный от тела.
Для хирургов, рассевшихся за столами с крахмальными скатертями в отеле «Амбассадор», первая изоляция мозга открывает возможностью изучить его реакции на лекарства, изменение температуры, бактериальные инфекции и другие вмешательства – без необходимости «очищать» данные от реакций остального организма. Наконец-то можно попытаться найти ответы на целый ряд вопросов: что требуется мозгу для метаболизма, кроме глюкозы и кислорода? Производит ли мозг химические вещества без участия тела? Как мозг защищает себя, лишившись телесной брони?[137] Техника перфузии «по Уайту» также вызвала ажиотаж: хотя гипотермию применял не он один, но его усовершенствованная методика давала очевидные преимущества, достойные подражания. Однако была одна загвоздка.
«Они увидели миллион применений моим опытам», – рассказывал заметно павший духом Уайт, вернувшись в Кливленд. Миллион применений – но не то единственное, ради которого он все это проделал. Коллеги Уайта из Общества Кушинга признали, что линия энцефалограммы подтверждает электрическую активность изолированного мозга. Но отказались называть это сознанием. При виде ЭЭГ, так взбудоражившей Уайта, они лишь равнодушно пожали плечами. Ему как бы сказали: слишком высоко метишь. В конце концов, в неврологическом сообществе даже нет единого мнения о том, что считать смертью мозга! Конечно, оно не готово (и не особо заинтересовано) разбираться, какие там черточки на миллиметровой бумаге составляют его жизнь.
Вплоть до середины XX века травма головного мозга вела к остановке дыхания: поврежденный мозг прекращает посылать электрические сигналы легким. Следом наступает смерть. С появлением аппаратов ИВЛ, автоматически надувающих и сжимающих легкие больного, стало возможно подключать пациентов с травмой мозга к машине и продлевать им жизнь. В 1956 году появилось понятие «смерть мозга», но и тогда ее признаки были в лучшем случае определены вчерне. В следующее десятилетие вопрос несколько прояснился с появлением новой технологии – электроэнцефалографии. «Изоэлектрический» сигнал – ровная линия – означает, что прибор не регистрирует электрических импульсов: это стало одним из критериев смерти мозга, наряду с неподвижными зрачками, отсутствием рефлексов и автономного дыхания. Но это еще не ответ на главный вопрос: мертв ли человек? Или только «эквивалентен мертвому», мертв формально?[138] Лионский невролог П. Вертхаймер и двое его коллег в эпохальной статье, написанной по-французски, назвали состояние, при котором наблюдаются эти четыре признака, «посткомой» – это прогноз летального исхода, но еще не совсем смерть[139]. Это определение казалось слишком расплывчатым. Пациент с мертвым мозгом может быть «признан мертвым», но это еще не делает его «трупом». А эксперимент Уайта с мозгом без тела выворачивает ситуацию наизнанку: у такого мозга есть электрическая активность – один из критериев жизни, но нет трех прочих: зрачки не движутся (их нет), легкие не дышат (их удалили), а без помощи киборга – сплава обезьяны и машины – не было и кровообращения. Уайт, бесспорно, продемонстрировал удивительные вещи, – еще нужно было суметь охладить мозг на 50 градусов ниже нормы,
