Девять дней, которые потрясли мир - Саша Виленский

Видите как все просто? Плохо прошел педагогическую практику — значит, секретный агент. Неопровержимо.

Вообще фантазия и стремление подогнать факты под имеющуюся теорию весьма характерны для «дятловедения». Вот простой пример: бывший ученик Золотарева 2 марта 2017 года рассказывает Николаю Варсегову:

Брат старше меня на пять лет, и Золотарев с ним и другими старшеклассниками в походы ходил. Однажды и я в году 1958-м с ними в поход попал недели на полторы. Впечатления самые яркие. Золотарев там все организовывал по-военному. Армейские гимнастики: советская, немецкая. Метание ножей (здесь и далее выделено мной С. В.). Вечером у костра гитара, песни. Золотарев был очень веселым, подвижным, но имел некую странность. Мог минут на 20, на полчаса сесть, уставившись в одну точку, глубоко задуматься и от всего отключиться.

Обратили внимание на выделенное? И вот уже 22 октября 2020 в «Комсомолке» появляется такой пассаж (орфография сохранена):

…в делах 8 саперной армии находим приказ: «20 марта 1942 года начальник штаба приказал: 23 и 25 Саперным бригадам выделить по три автомашины и по одному бойцу на каждую машину в распоряжение полковника тов. Старинова. Подать выделенные автомашины в Ростов-на-Дону угол Буденновского и ул. Максима Горького к 9 часам 21 марта 42 года. Автомашины должны быть оборудованы под перевозку мин».

Напомним, Семен указывает, что укреплял оборону Ростова с февраля по март. А что если в марте 1942-го Семен Золотарев попадает к полковнику Старинову и проходит диверсионную школу? Геройствует в тылу врага до середины 1943 года? Потом почему-то возвращается в понтонеры. Но знакомство со Стариновым привязывает Золотарева к спецслужбам.

Это объясняет отчасти, почему он никогда не рассказывал о войне, как и где научился мастерски метать ножи. Ведь для понтонера и зенитчика — это не самый необходимый навык.

Всего одно слово — «мастерски» — и кардинальным образом привычная мальчишеская игра в метание ножей во все, что ни попадя, превращается в диверсионный конкретный навык. А откуда эта информация? Со слов его бывшего ученика Александра Казанцева, который полторы недели был с Золотаревым в походе, что они метали ножи. Ну так и автор этих строк в походах метал ножи. И будучи дневальным под «грибком» от нечего делать метал штык-нож от АКМ в этот самый грибок. Разными способами. И иногда втыкал! Но никаким диверсантом автор не является, что вполне можно доказать документально.

Спросите любого мальчишку — все они во дворе, в лесу, в парке бросали ножи, представляя себя непобедимыми героями. Но далеко не все они оказывались диверсантами.

Ну и «никогда не рассказывал о войне»… Ни один настоящий фронтовик о войне особо не распространялся. Мой тесть, прошедший войну с 1942 до 1945, закончивший ее в Берлине лейтенантом с орденом, только отмахивался от моих расспросов, и всего один раз на 9 мая, выпив, рассказал, как они с другими новобранцами дрожали от страха в каком-то сарае. Все! Да и дядя мой, упоминавшийся уже командир взвода минометной разведки, о войне никогда не говорил. Однажды с другим родственником, пилотом ИЛ-2, сцепились по поводу действий авиации на фронте. И все. Про его подвиги я узнавал от других людей, от него — никогда. Разве что сообщил мне, мальчишке, (опять же выпив на 9 мая и смотря очередной советский фильм «про войну»), что у немцев T-II был полное говно, как и T-III, и что только T-IV был немного похож на танк. Никогда о войне не говорил папин одноклассник, потерявший руку, не говорил муж маминой сослуживицы, потерявший ногу, да вообще никто из тех, кто был на фронте. Именно на фронте. На все вопросы замолкали, уходили в себя, отмахивались. Так что то, что Золотарев не любил говорить о войне, ничего не доказывает, кроме того, что он действительно воевал. Только и всего.

В принципе, главная основа любой конспирологии — допущение. Обратите внимание на приведенную цитату: абзац начинается с «а что, если…», продолжается геройством в тылу врага, а завершается уверенным заявлением о знакомстве Золотарева со Стариновым и его отношением к спецслужбам, превращаясь в «известно, что…» После этого у многих отпадают сомнения в том, Семен Золотарев — агент КГБ, посланный в поход с некоей тайной миссией. Всего-то нужно было написать «а что, если» — и вопрос считается закрытым! И неважно, что Золотарев до конца войны служил в понтонерах, а машины нужны были для перевозки мин, которыми понтонеры не занимались, минер — это другая военная профессия. Но это не важно. Могло быть? Как в фильме «Проверка на дорогах»: «Мог он быть подослан? Чисто гипотетически? — Ну… чисто гипотетически…» И все, дело сделано.

Еще одно «неопровержимое доказательство» принадлежности Золотарева к спецслужбам — его не репрессировали из-за брата Николая, который работал на немцев и был казнен. Уровень допущений мы уже видели, так что продолжим.

— Люди, знавшие Семена, сказывали, что он, будучи коммунистом, не являл собой образец морали для советского человека и характер имел скандальный. Совершал проступки, за которые простого смертного должны бы и выгнать партии, и уволить с преподавательской должности. Но Семену Золотареву почему-то все сходило с рук. Потому иные исследователи трагедии группы Дятлова полагают, что Золотарев мог быть негласным работником органов безопасности. И даже в тот роковой поход он отправился с неким секретным заданием.

Понимаете, да? Если его не выгнали из партии и не уволили, то безусловно он отправился в поход с секретным заданием. Ведь не репрессировали и не исключали из партии только и исключительно тайных спецназовцев. И как-то упускается из внимания, что протокол-то собрания — от 9.05.1955, то есть, во времена уже не людоедские, а так называемой оттепели, когда с легкостью необыкновенной из партии уже не исключали, время жестких чисток давно закончилось. Да и разбиралась с Золотаревым первичная партийная организация, хоть и в присутствии инструктора горкома. Не самый решающий орган. И разбирались со взяткой, что, конечно, серьезный проступок, но ведь Золотарев дал достаточно внятное объяснение и, как положено в таких случаях, глубоко раскаялся:

Квартирные условия у нас были ужасные. Надо было вставать в 5–6 часов утра, а возвращались в 9-10 часов вечера, а иногда и 2 часа ночи. И вот, чтобы ускорить вопрос о квартире, мне т. Бургач сказала, что может лучше будет