Френдзона для бэдбоя (СИ) - Лари Яна

— Это я-то склочная?! — Лина с таким стуком опускает на стол стакан, что чудом трещины по стеклу не идут. — Индюк психованный!

Вот так, в споре и издёвках, проходит наш ежевечерний девичник. Умолчала я только о приглашении в кино, раз уж Ксения наотрез отказалась с бабайкой куда-либо идти. И даже тот факт, что у него, вообще-то, есть имя, её нисколечко не убедил.

Сами дети на смех из кухни не обращают никакого внимания. Подпевают мультяшным героям и до всяких там индюков да пугал им попросту нет никакого дела.

— Даже не представляешь, как ты взбесила Германа, выкинув цветы, — не без удовольствия вспоминаю, какие молнии метали глаза шефа в момент, когда он в красках пересказывал этот эпизод.

— Пусть скажет спасибо, что я рот его поганый этим букетом не заткнула, — удовлетворённо хмыкает Соколовская.

— Надеюсь, ты не в обиде, что я ему намекнула, дескать, путь к сердцу женщины лежит через её ребёнка?

— Ой, тоже мне военная тайна. Этому клопу радиоактивному твои намёки до хоботка! — фыркает Лина, сжимая дрогнувшие в улыбке губы. — Мари… А на Костю-то он как отреагировал? Нормально?

— Вот как раз на этом моменте нас прервали. Все реакции Германа устремились к Максу, а я решила не мешать самцам мериться пи… петками. — исправляюсь, улыбаясь забежавшему на кухню Косте.

Лина тем временем многозначительно играет бровями.

— Что, серьёзно, у грозы дверей там всё настолько плачевно?

— Соколовская!

— Молчу-молчу… — Закатывает она глаза.

Костя пользуется образовавшейся паузой, чтобы сообщить, зачем, собственно, к нам заглянул.

— Там кто-то стучит.

Этот «кто-то» явился на четверть часа раньше назначенного времени и, честно говоря, не знаю, как убедить его не напирать на Ксюшу. Мартышева неволить — только провоцировать. И в этом наша дочь пошла в отца.

Бартер

С тоской вспоминая о планах провести вечер за домашними делами, плетусь к навороченной двери, порядком выглядящей нелепо на фоне скромного интерьера. У нас и выносить-то особо нечего. Разве что какой-то безумный флорист вдруг решит обчистить мою спальню.

— Привет. Шикарно выглядишь, — произносит Максим сдавленным голосом, а я чувствую острый укол под сердцем, вдруг не найдя в этом серьёзном молодом мужчине взбалмошного юнца, который постоянно задирался, без стеснения демонстрируя миру и нормам приличия средний палец.

Машинально поправляю волосы, пропуская его в квартиру, и тут же удерживаю за рукав блейзера.

— Макс, подожди…

Он рассеянно прислушивается к пению из детской. Вопросительно вскидывает бровь, ловко перехватывая мою руку, и порывисто тянет меня на себя. От неожиданности ахаю, теряю равновесие… Наши лица оказываются в паре сантиметров друг от друга.

Я на мгновение застываю, утопая в омуте серых глаз. Сердце бешено стучится в рёбра, когда Макс касается пальцами мочки, рассматривая серьги из чёрного золота, подаренные братом. По шее сбегают мурашки, ошеломляя приливом самых разных эмоций. Что пять лет назад, что сейчас — ничего не меняется. Достаточно прикосновения, чтобы грудь наполнилась трепетом, а в лёгких застыло дыхание.

Это так сладко… И так невыразимо страшно, потому что счастливых мгновений между нами — по пальцам пересчитать, а часов, охваченных отчаяньем — тысячи. Время не лечит, лечит плохая память. Вот только Макс запомнился мне всё же слишком остро, обидой за равнодушие, тоской по нам несбывшимся.

Резко дёрнувшийся кадык подсказывает, что выдержки в нём самом не так уж много. Чуток пережать и привет берсерку.

Тоже переживает. Такой непривычный контраст с тем, что он недавно вытворял в офисе… Абсолютно непредсказуемый тип.

— Что-то случилось? — Макс притягивает меня ближе, внимательно смотрит в глаза.

В его жестах уже нет того злого соперничества, что накаляло воздух пару часов назад, когда он неожиданно перехватил меня у двери. Но тон звучит настороженно — одно неверное слово и жди беды.

— Зачем это всё? Продукты, цветы, игрушка… — собственный голос подводит, падая до хриплого шёпота. — Ты ведь не хуже меня знаешь, что я ничего не приму.

Это невыносимо.

Невыносимо сложно держаться непринуждённо, ощущая его горячую руку на талии, тепло его дыхания на своих губах. Макс намного выше меня, но чуть расставленные ноги и наклон головы частично скрадывают эту разницу в росте. Чувствую себя пойманным в лапы кота птенцом.

— Знаю, поэтому не принёс ничего лишнего. Ты меня накормила, я вернул продукты. Не обессудь, если там больше, я в пропорциях не разбираюсь. Раз уж так принципиально, то пусть будет авансом, на случай если захочешь ещё разок осчастливить голодающего.

— Цветами я тебя не кормила, — отмечаю с нервным смешком.

— Букет — компенсация за моральный ущерб.

Стоит, лыбится самодовольно. На всё-то у него довод есть.

— Медведь-то каким пушистым боком в наш счёт затесался?

— А его я не тебе принёс. Мы с Кнопкой сами разберёмся. Не вмешивайся.

Бравада, придающая мне силы, окончательно сменяется опустошённостью. Веду его в детскую, уже не теша себя глупой надеждой на то, что сумею хоть как-то на него повлиять. Видимо, Макс пока смутно представляет, в какую сомнительную авантюру ввязывается, пытаясь переспорить свою дочь.

— Привет, ребятня, — бодро здоровается Мартышев, перебивая нестройный хор детских голосов.

Однако если он рассчитывал на ответное радушие, то здорово просчитался… Ксюша лишь насуплено кивает, демонстративно не отрывая взгляда от телевизора.

— Привет, — отвечает за неё Костя, ненавязчиво сжимая ладошку подруги.

Мартышев протягивает ему руку. Костя, помедлив, отвечает. Судя по тому как напрягается детская кисть, юный защитник прикладывает все силы, чтобы деморализовать гостя и тем самым впечатлить маленькую хозяйку комнаты. Впрочем, зря старается. Она аж сопит, так усердно смотрит рекламу таблеток от геморроя.

— Кнопка, тебе мама говорила, что я приду? — Макс едва заметно морщится, наступив на фломастер.

— Говорила, — кивает Ксюша, всем видом показывая недовольство раздавшимся хрустом и тем, что он заслонил собой экран телевизора.

— Про кино рассказывала?

— Рассказывала.

Дочь отводит голову, не позволяя ему дотронуться до плюшевых ушек на своём капюшоне. Макса становится чуточку жаль. Совсем даже не чуточку, если уж честно. Самой нередко хочется взвыть от их упёртости.

— У тебя такая красивая пижама, — не сдаётся Макс. — В ней пойдёшь?

— Не пойду. Спать буду.

— Жаль. Там очень красивая сказка про бабайку. Про то, как он стал прекрасным и добрым принцем.

Ксения лишь пожимает плечами, не выразив никаких эмоций. Я уже собираюсь увести Макса в сторону, хочу объяснить, что нельзя сначала вынести дверь и рычать на мать, а на следующий день как ни в чём не бывало ждать от ребёнка понимания.

Это так не работает. Чтобы выстроить доверие нужно время. Много времени. Но затем дочь скашивает глаза на сиротливо сидящего в углу медведя, и нижняя губа начинает мелко дрожать. Серые глаза сверкают упрямством и в эту секунду она сильнее обычного похожа на своего отца.

— Мама сказала, что бабайки не меняются!

Да чёрт возьми!.. Я сейчас готова язык себе отрезать за те слова. Вот так оно благими намерениями всегда и получается.

— Правильно мама сказала, — мрачно улыбается Макс, опускаясь на корточки. — Но зато если я стану твоим другом, тебе больше некого будет бояться. Только представь… Достаточно сказать: Бу! И все враги убегут кто куда. Но тебе, зайчишка, конечно, страшно. Маленькие девочки такие трусихи.

— Я не трусиха! — Ксения вырывает кисть из пальцев Кости и возмущённо скрещивает руки на груди, с вызовом глядя на своего отца. — Я не боюсь тебя!

— А почему дрожишь?

— Я злюсь!

— На что? — не отстаёт Макс.

Она на секунду теряется, но затем кивает в сторону медведя.

— Мне не нужны твои подарки.

— Узнаю в тебе твою маму, — Макс порывисто зачёсывает назад волосы, лишь подрагивающими пальцами выдавая волнение. — Только мишка не подарок. Это бартер.