Сокровища Валькирии: Звёздные раны - Сергей Алексеев

— Грабят! Держите карманы! Воры, вокруг воры! Эй, куда потянул кошелёк?! Вставайте, у вас всё украли!

Тысячная человеческая свалка мгновенно встрепенулась, ожила, а Михаил сел в своё кресло и засмеялся. И мальчик засмеялся…

Голос покойного всё ещё стоял в ушах, когда Святослав Людвигович проснулся в своей квартире на Петроградской. И ещё подумал — к ненастью, и ветер услышал, завывающий между домов. За окнами серела гаснущая белая ночь, и в сумеречном её свете перед глазами оказалась стена, забранная от пола до потолка остеклёнными шкафами.

Они были пусты, на полках лежали только призрачные «зайчики» света, падающего из высоких окон.

Сначала он решил, что это продолжение сна. Сейчас слетит его дымка, и всё появится — угловатые, тяжёлые образцы пород, правильной формы столбики керна, поблёскивающие зеркалом многочисленные шлифы, кристаллы минералов, спаянные в друзы — всё то, что было привычным, примелькалось и составляло душу дома.

Потом он осторожно сполз с дивана — прихватывало спину после долго сна — и согбенный, перетерпливая боль, долго бродил вдоль застеклённых стен, открывал дверцы и щупал пустые полки…

Полностью исчезла коллекция, собранная за долгие годы работы в Балганском метеоритном кратере. И большая часть образцов пород и минералов, привезённых с семидесяти Астроблем из разных частей света, при этом образцы, взятые из кратеров на территории бывшего Советского Союза, пропали почти все.

Вместе с этим вынесли множество папок и бумажных связок, в которых уже и сам академик разобраться не мог; лишь после тщательной проверки он установил, что похитили все материалы, касающиеся астроблем вообще и Балганского кратера, в частности. Но обиднее всего было другое: из запертого оружейного шкафа выкрали капсулу с неведомым сверхтяжёлым минералом из Манорайской котловины и запаянную стеклянную ампулу с алмазами, которые он добывал попутно, дробя негодные для творчества осколки руды. Исчезло и несколько работ, выполненных из каменного материала Пёстрых скал, глыбы брекчий, хранившиеся в кладовой, запасы поделочного камня, привезённые с Таймыра, и даже обрезки, которые не успел переработать; одним словом, пропала вся руда — алмазосодержащая порода, из которой и получались уникальные по живописности и рисунку полотна академика.

Это потрясение было уже третьим по счёту за последние дни и ничуть не легче первых двух. Около часа он бродил по квартире, прежде чем в голову пришла мысль позвонить в милицию. Академик снял трубку, и в тот же миг в передней раздался звонок.

Не спрашивая, кто — а глазка в двери никогда не бывало, — Насадный отомкнул замок и отступил…

За порогом стояла женщина возрастом чуть за тридцать, с изящным, утончённым лицом и огромными вишнёвыми глазами. И не просто знакомая, ибо академик мгновенно вспомнил, как она же явилась ему в латангском аэропорту десять лет назад.

Вспомнил не только её имя, а ещё то, что встречал её, или женщину очень похожую, ещё раньше, очень давно, в детстве, в блокадном Ленинграде…

В музее Забытых Вещей заканчивался внутренний ремонт и потому все экспозиции были свёрнуты, убраны в подвалы, пустые, недавно побелённые, с восстановленной лепкой по потолку, помещения казались просторными, гулкими и каждый шаг по отлакированному паркету казался оглушительным. В залах не было ни посетителей, ни рабочих — кажется, все разошлись на обеденный перерыв, и потому Мамонт поднимался не по чёрной, как обычно, а по парадной лестнице, придерживая Дару под локоть.

За растворёнными окнами уже трепетала на ветру лёгкая парковая зелень, берёзы и клёны вообще распустились, шумели совсем по-летнему, но речная даль ещё отражала холодное, по-весеннему бирюзовое небо.

Раньше Мамонт не очень-то любил эту пору — ни весна, ни лето, — предпочитал яркие контрасты в природе, однако сейчас его радовало всё, ибо он после трёх лет жизни в Североамериканских Штатах за три часа пребывания на родине ещё не насмотрелся, не согнал с себя грустную ржавчину ностальгии, хотя успел уже проехать и посмотреть немало.

На лестничной площадке мансардного этажа, перед дверью с табличкой «ДИРЕКТОР», Дара задержала его, упёршись в грудь руками, поправила галстук-бабочку, уголок платочка в визитном карманчике смокинга и сказала просяще:

— Очень прошу тебя, милый, пожалуйста… не прекословь ему. И ничего не требуй.

— Дорогая, ты стала уже как ворчливая жена, — буркнул Мамонт по-английски, совершенно забывшись. — Мы идём не в гости…

— Мамонт, ты дома! — засмеялась она и отёрла ладонью щёку. — И это не сон… Здесь можно говорить по-русски!

Он промолчал, уязвлённый, и молча открыл дверь. Стратиг сидел за столом в заляпанном известью халате, но с белоснежной салфеткой, заправленной за ворот рубашки, и обедал. Две Дары средних лет в подобных одеяниях делили с ним трапезу, одновременно прислуживая ему. При появлении Мамонта он медленно обернулся, посмотрел через плечо долгим оценивающим взглядом, после чего вытер руки и проговорил без всякого приветствия.

— Садитесь к столу… гости дорогие.

Спутница Мамонта подошла к Стратигу, обняла за шею и поцеловала в щёку — он остался холоден и равнодушен. А Дары обе сразу вмиг вскочили и принялись выставлять на стол приборы, принесли фарфоровую супницу и два накрытых полотенцами судка.

Стратиг ещё раз осмотрел Мамонта, похлебал суп из тарелки, наверняка начала прошлого века, и отложил золотую ложку.

— Ну, поведайте мне, путешественники, где бывали и что видали, — проговорил он, не поднимая бровей. — Как там житьё за морями-океанами?

Дара заметила, что Мамонт начинает заводиться, и предупредительно стала заправлять ему салфетку за тугой ворот. Попутно слегка оцарапала горло ноготками.

Это привело в чувство, и он увидел перед собой тарелку, полную до краёв прекрасных щей со свининой; запах достал носа, и Мамонт взял тяжёлую ложку. Ностальгия в смеси с голодом — не ел уже сутки, как получил известие немедленно предстать пред очи Хранителя Забытых Вещей — давала странную реакцию: хотелось не есть, а любоваться пищей, как произведением искусства. Он бережно окунул ложку в щи и поднял со дна просвечивающуюся насквозь капусту с мелкими кусочками картофеля и сала. То ли от золота, то ли от весеннего света, ниспадающего из узких окон, щи засветились и замерцали восковые блёстки расплавленного жира.

Эх, сейчас бы успокоенную душу да деревянную ложку, чтоб не опалить губ!..

— Вижу, неплохо там живётся, — сказал Стратиг и наполнил хрустальный бокал тёмным вином. — И вид у вас весьма респектабельный… Пожалели, что сорвал с насиженного места? Или с радостью ехали на землю предков?