Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала

– Так... так не бывает! Друзья не предают.

– Другом он притворялся. А Иудой оказался самым настоящим!

– Твой отец был блестящим разведчиком. К тому же очень удачливым. Ему удавалось почти все... Самая страшная его ошибка – ставка на этого человека. Он видел в нем своего преемника. Гордился им. Слушать не хотел наших предупреждений... – Он задумался. – Его же предупреждали! В том числе и я лично... Дмитрий всю последнюю сложнейшую операцию на нем построил. Отказался без него ехать. А тот взял и «ушел» прямо накануне решающего дня... И ведь следили за ним втайне от твое– го отца. Я, например, сам не знаю почему, никогда ему до конца не доверял. Уж очень уверен был в себе... И насмешлив не в меру, – Пирогов опять задумался.

– А потом... что? – прервала молчание Нюша.

– Потом?.. Отозвали твоего отца немедленно. Здесь ему все припомнили. Разжаловали – и на досрочную пенсию. А он гордый был слишком. Не смог вынести. Писал дурацкие статьи, пытался за границу их переправить. Потом запил. Пытался с собой покончить. Его спасли – и к Владе, в госпиталь, в Белые столбы, в спецотделение. Почти на год. Подлечили как следует и стали выпускать на выходные, к семье. В один из таких выходов и случился... кризис. И он... ну, в общем... ты знаешь... Бабка, наверное, рассказала.

– А вы? Вы хоть пытались ему помочь?

– Что я?! Я не мог ничего. Это не в моей компетенции. Единственное, что мне позволили, взять тебя в мою семью.

– И забрать мою квартиру... – уточнила Нюша.

– Но ты же не могла жить сразу и там и здесь. Квартира бы все равно пропала – ты тогда была несовершеннолетней, – сказал он не совсем уверенно. – Я, кстати, был против. Но мне объяснили, что по-другому невозможно. Не могло же государство позволить тебе жить одной!

– Я даже догадываюсь, кто объяснил, – сказала Нюша, хмыкнув.

– Зато ты теперь стала наша, своя, пироговская, – сказал Пирогов, желая, чтобы это прозвучало искренне.

– Нет. Я не Пирогова. Я Нина Крымова, – сказала Нина.

– Но... но мы же тебе были семьей... Ты же не можешь этого отрицать!

– Ну да, в какой-то степени – я жила в вашем доме, потому что у меня не было своего. – Нина подняла на Пирогова глаза, в которых при всем желании трудно было прочесть что-нибудь похожее на родственную близость. – Сейчас важно другое... Этот... оборотень... Что с ним стало? Его поймали?

– Нет. Пока не удалось. Ученик превзошел учителя. Оказался настоящим дьяволом по заметанию следов. Среди подлецов и предателей тоже попадаются яркие личности. Слишком хорошо знал все наши приемы. Да и западные разведки ему помогали – похоже, очень удачно себя продал. Несколько раз он уходил у нас из-под носа. А потом и вовсе пропал – залег на дно...

– А эта женщина, с ним на фотографии?

– Это была наша служащая в ЮНЕСКО. Как уж он ее соблазнил, не знаю. Такая же тварь, как и он.

Хлопает входная дверь.

– Наши пришли, – говорит Пирогов. – Из театра... Я не имел права рассказывать тебе все это. Понимаешь?

– Не бойтесь, понимаю.

Таганская площадь. Вечер

Большая афиша анонсирует вечер памяти Владимира Высоцкого. Перед входом в театр – разномастная толпа, выпрашивающая лишние билетики.

За углом, напротив служебного входа, стоит Нина. Она не сводит глаз с двустворчатых дверей артистического подъезда – туда-сюда бегают актеры театра, вынося контрамарки знакомым, подъезжает на машинах избранная публика, заходят, пользуясь служебным входом как главным, театральные знаменитости с женами и подругами.

Спектакль закончился.

Нина стоит на том же месте. Из служебного входа выходят редкие, последние, служащие театра.

Нина решается и заходит. На посту сидит пожилая женщина интеллигентного вида. Она поднимает глаза от вязания и смотрит на Нину.

– Здравствуйте. Мне нужен Миша, осветитель, – неуверенно произносит Нина.

– Вы подождите здесь, он вот-вот должен спуститься, – добродушно отзывается старушка.

В этот момент появляется мужчина неопределенного возраста – от тридцати до пятидесяти. Он небрит, небрежно, даже грязновато, одет, на голове нелепая вязаная шапочка.

– Это он, – говорит вахтерша. – Миша, тебя тут ждут.

Миша удивленно уставился на Нину.

– Меня?! – переспрашивает он.

– Здравствуйте! – говорит Нина торопливо. – Я Нина Крымова. Вы знали моего отца. Мне очень нужно с вами поговорить... пожалуйста...

Нина и Миша идут по ночной ветреной Москве. Город плохо освещен и выглядит грязно и неуютно. Миша останавливается и, прикрываясь ладонью от ветра, закуривает.

– ...несчастная замордованная страна, – продолжает он монолог, голос лишен обертонов, какой-то плоский, – рабский невежественный народ с мутированной за годы советской власти совестью, где стукачество норма, а ненависть, смешанная с завистью, – не просто черта характера, а экзистенциальное чувство. И над всем этим – «контора», Молох, пожирающий собственных детей. А подчиненные им психиатрички – идеальные пыточные для всех, кто высовывается. Отношения там не «врач – больной», а «палач – жертва». Твой отец был умственно совершенно здоров, когда его поместили к нам. Это они разрушили его мозг... Самыми страшными были инъекции амнезина – они превращали тебя в послушного придурка, вызывали тяжелейшую депрессию. Мы были подопытными кроликами, затравленными и бесправными...

Какое-то время они шли молча. Нина смотрела себе под ноги и боялась задавать слишком много вопросов.

Два встречных подростка угрожающего вида попросили у Миши прикурить. Он вынул пачку, и они, пьяно ухмыляясь, вытащили из нее сначала две сигареты, а потом, поняв, что сопротивления не будет, забрали всю пачку.

– Курить вредно, папаша, – заржали они и, натянув Мише шапчонку на глаза, удалились, довольно гогоча.

– А эта молодая веселая поросль и есть надежда страны. Мне, как последнему, извините за выражение, сраному интеллигенту, и ответить нечем...

– Ну почему же «сраному»? По крайней мере, интеллигенция понимает, что происходит в стране... – пыталась возразить Нина.

– Интеллигенция? Где вы здесь видели интеллигенцию? Она запугана и прислуживает похуже, чем рабочий класс. С изысканным энтузиазмом, так сказать. Не даром Ленин назвал их «говном нации». Интеллигент – это профессиональный симулянт ума, чести и совести. И, как правило, симулянт потомственный. Наличие диплома считается обязательным, «умный по диплому» – это помогает аргументировать несомую околесицу и добавляет весомости. Собственно, интеллигент является некоторым аналогом средневекового юродивого – симулянта святости. – Миша то и дело украдкой бросает взгляды на Нину, как бы прощупывая. – Между прочим, Пирогова тоже наверняка относит себя к интеллигенции – врач как никак. Я видел однажды, она «Анну Каренину» читала.

Опять молчание.

– Скажите, – начала Нина, – если все так, как вы говорите... зачем же вы тогда ее билетами в театр снабжаете?

– Боюсь туда возвращаться, вот и заискиваю, – опустил голову Миша. – От Пироговой там многое зависит. Она страшный человек. «Синдром правдоискательства», «реформаторский бред», «вялотекущая шизофрения» – она все это раздает в качестве диагнозов направо и налево. И позволяет в своем отделении проводить эксперименты на «больных», испытывать психотропы. Твой отец ненавидел ее. Он был сильный, мужественный человек. И именно поэтому начал сомневаться, сначала в их методах, а потом и в самом праве распоряжаться жизнями своих граждан. И позволил себе крамольную независимость. Но на то они и всевидящее око, чтобы пресекать такую крамолу на корню. Вот и перемололи его...

Глава 13

«Мы сидели с Ниной в устричном баре на Монпарнасе и на спор пожирали устриц...»

Мы сидели с Ниной в устричном баре на Монпарнасе и на спор пожирали устриц – кто больше. Заключить пари предложила хитрющая Ниночка, я же, как дурак, согласился. Спорили на исполнение желания. В своей победе я был уверен и желание приготовил, понятно, неприличное. Кто же мог предположить, что в нежном тонком теле живет троглодит-устрицеглот?!

Вечер начался вполне пристойно. Мы заказали, каждый по дюжине. Дегустация сопровождалась белым «Muscadet sur lie» и светской беседой. Речь шла о Востоке, о тамошних религиях-философиях. Словом, о тех сферах, где я запросто мог распустить хвост, продемонстрировав эрудицию.

Когда я стал распространяться о том, что у японцев культура живота значит ничуть не меньше культуры духа, сдержанная Ниндзя вдруг напустилась на них с такой страстью, что даже раскраснелась.

Я заметил, что впервые встречаю расиста-антияпонца.

Все дело в том, что они истребляют китов. Для Нины это равносильно истреблению человеческих существ.

– Они ничем не лучше дикарей, истребляющих друг друга, которые считают, что имеют на это право по только им известным признакам превосходства. Может, причина именно в «религии-философии»? Они же убивают мыслящих существ! Всаживают гарпуны, втаскивают на палубу китов, беременных китих, китят и еще живых режут и сдирают кожу. Это цивилизованный народ? Какая у него философия и традиция?!