Куропаткин. Судьба оболганного генерала - Андрей Гургенович Шаваев

она потом смеялась над Европой и оставляла все эти обещания без исполнения. Что же теперь, успокоится Европа и в особенности Россия? Чтобы распустить нашу армию и объявить возникшее столкновение улаженным, нужно же иметь какое-нибудь, хотя бы для виду, формальное разрешение вопроса».

Вслед за срывом Константинопольской конференции ожидаемо последовало резкое ухудшение русско-турецких отношений.

В Санкт-Петербурге шли непрерывные совещания по балканскому вопросу, совещания бессмысленные и бесполезные, ибо монументальная внешнеполитическая доктрина Российской империи, подобно бисмарковской в Пруссии, и методология ее построения на основе внятных, объективных критериев отсутствовали напрочь.

Мнения высших правительственых чиновников по балканскому вопросу разделились, причем подавляющее преимущество одерживали сторонники невмешательства в чужой конфликт – трезвые головы считали целесообразным не влезать в очередную военную авантюру и не снаряжать армию в поход за тридевять земель, а побыстрее унять захлестнувшие эмоции и милитаристский угар, сосредоточившись на продолжении поступательного, гармоничного решения внутренних проблем государства. Здравую идею демобилизации армии и предотвращения сползания страны в пропасть безумной интервенции в Болгарию отстаивали канцлер Горчаков, министр государственных имуществ Валуев, министр финансов Рейтерн, министр внутренних дел Тимашев, министр двора Адлерберг, младший брат императора великий князь Константин Николаевич, чрезвычайный и полномочный посол в Великобритании граф Петр Андреевич Шувалов. Глава Минфина граф Михаил Христофорович Рейтерн в момент замешательства Александра II представил на его имя подробную записку, где убийственными цифрами предстоящих неизбежных военных расходов в сумме более 800 миллионов рублей доказал, что экономика и финансы империи потеряют за период военных действий все накопленные за двадцать лет реформ резервы, более того – правительство будет вынуждено покрыть издержки бюджета новыми внешними и внутренними займами.

Оставшись в МЕНЬШИНСТВЕ, военная партия во главе с Милютиным тем не менее по-прежнему вожделела чужой, турецкой, и своей, русской, крови.

В начале 1877 года Главным штабом запрошено мнение видного военного стратега-теоретика, профессора Николаевской Академии генерального штаба Г.А. Лeepa. Интуитивно почуявший неладное в том, что его имя может быть использовано как аргумент в чьих-то сомнительных интересах, Леер ответил общей сжатой запиской, суть которой сводилась к тому, что лучше сразу иметь достаточное количество войск для достижения количественного превосходства с целью подавления противника численностью наступающей армии. Тезисы записки по причине неимения в ней конкретных предложений остались без внимания: Главный штаб ожидал прямой поддержки и детальной подсказки, а Леер, представив пространные соображения, дал понять, что гадание на воде вовсе не его стиль, а нюансы предстоящих боевых операций следует разработать технически непосредственно в Главном штабе и штабе действующей армии. Часть записки Леер развил более подробно и опубликовал в 1877 году под названием «Условия театра войны на Балканском полуострове для русской армии».

Из дневников Милютина: «5 февраля, суббота. Постараюсь ко вторнику подготовить две записки: одну – в виде справки для наших дипломатов, которые позволяют порочить наши вооруженные силы, не имея о них ни малейшего сведения и не понимая вовсе существа дела; другую – собственно мое мнение о настоящем политическом положении нашем и плане действий. Редактирование этих записок поручил генерал-лейтенанту Обручеву и полковнику Лобко».

По замыслу Милютина, документ с анализом положения дел на Балканах должен был опровергнуть аргументы Министерства иностранных дел о возможности мирного разрешения конфликта. Подготовленная управляющим делами Военно-ученого комитета генералом Обручевым записка «Наше политическое положение в настоящее время» была подписана Милютиным и представлена на обсуждение императору 8 февраля 1877 года.

Балканский фронт русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Документ состоял из двух частей, каждая из которых содержала альтернативные выводы из анализа одинаковых факторов военно-политической обстановки.

В первой части записки разобраны доводы противников войны:

1. Россия экономически и финансово к войне не готова, реформы не завершены. «Война в подобных обстоятельствах была бы поистине для нас бедствием».

2. «У нас нет ни одного союзника, на помощь которого мы могли бы безусловно рассчитывать. Австрия ведет двойную, даже тройную игру и с трудом удерживает мадьяр, которые ищут решительного с ней разрыва. Германия покровительствует всем видам Австрии и не решается оказать нам сколько-нибудь энергичную поддержку. Италия же и Франция не могут входить с нами ни в какую интимную связь, пока мы отдалены от них призраком союза трех императоров…

Даже при благоприятных обстоятельствах Россия может оказаться вполне уединенной; при неблагоприятных же она может подвергнуться ударам громадной европейской коалиции».

Казалось бы, что войны следует избежать, что и делала российская дипломатия весь 1876 год, следуя директивам императора Александра II.

Однако, следовало далее в записке, «исход Константинопольской конференции положительно указал, что совокупное материальное воздействие Европы на Турцию немыслимо, что пассивное европейское согласие готово принести судьбу балканских христиан в жертву турецкому варварству, наконец, что Европа из зависти к нам готова поступиться даже собственным достоинством, в полном убеждении, что всякий успех, всякое возвышение Порты есть прежде всего удар нам, нашей традиционной политике».

Далее следовало однозначное утверждение о невозможности дальнейшего проведения мирной политики по отношению к Турции: «…если разошедшаяся с конференции Европа может теперь же, даже с выгодой для себя, отдаться полному бездействию, то нам подобное бездействие могло быть только гибельно».

Вторая часть обручевской записки наполнена эмоциональным содержанием, больше напоминающим направленный удар воздействия на самолюбие монарха, на пламенный призыв к действиям выступающего перед манифестантами трибунного вождя, чем на холодный, беспристрастный стратегический расчет государственного деятеля:

«Другие государства могут колебаться и медлить при искании решений для турецких недоразумений. Нам же колебаться нельзя: мы связаны и перед Россией, и перед христианами, и перед всей Европой словами Государя Императора, мы выставили на границу мобилизованную, сильную армию, которая в глазах всего мира подняла меч на Защиту нашей чести. Отступиться от слов Государя Императора значило бы то же, что отступиться от русской истории, поколебать уверенность русского народа в самого себя и в руководящий им принцип. Вера в святость слова Царя не должна ничем помрачиться…Подобный роспуск армии, без всяких достигнутых результатов, почти соответствовал бы… проигранной Крымской кампании…».

Отдельные позиции записки вообще нельзя оценивать иначе как прямое подталкивание самодержца к принятию нужного военному министру Милютину решения: «Нам нужен мир, но мир не во что бы то ни стало, а мир почетный, хотя бы его и пришлось добывать войной».

Аргументы в пользу вступления России в очередную, какую уже по счету, войну с турками безупречными не выглядели:

1. «…слова Государя Императора порукой, что она встретит опасность с такою же неустрашимостью и готовностью ко всем пожертвованиям, с какими уже 1000 лет отзывалась на