Лабиринт - Яэко Ногами

дел, никогда не говорил, а дома вообще не произносил ни одного лишнего слова. Вести домашнее хозяйство, поддерживать знакомства, устраивать приемы и разного рода увеселения он великодушно препоручил жене, предоставив ей полную свободу действий. Однако во всем относившемся к воспитанию Марико его немногословные распоряжения имели для Мацуко (у которой сердце было намного лучше головы) силу закона, и когда секретарь мужа сообщил ей по телефону, что племянницу ее положили в больницу, она покорно ответила, что немедленно выезжает, хотя находилась в это время довольно далеко от Токио. Правда, повесив трубку, она досадливо прищелкнула языком, выражая этим свое огорчение не столько по поводу случившегося с Марико, сколько по поводу того, что приходилось отказаться от предстоявших ей интересных развлечений. Тем не менее в ту же ночь она выехала поездом в Токио.

Шурша туго накрахмаленным белым халатом и энергично размахивая голыми по локоть руками, в палату влетела невероятно толстая медицинская сестра. Взяв с тумбочки термометр, она отогнула край одеяла и сунула термометр больной под мышку. Затем прошлась по палате, переставила что-то с места на место и удалилась с тем же решительным и величественным видом, с каким вошла.

Сёдзо собрался уходить. После толстой сестры вошла няня со стопкой полотенец в руках. Сёдзо попросил, если придет Тацуэ, передать, что он не мог дольше ждать ее, и, поднявшись, сказал:

— Ну, я пойду, ладно?

— Ладно.

— Поправляйтесь скорей!

— Спасибо.

Но тут в коридоре послышались шаги, голоса, резко распахнулась дверь, и если бы Сёдзо в эту минуту был уже у порога, его бы наверняка стукнуло по лбу. Вошла супруга господина Масуи — Мацуко в сопровождении Тацуэ и дородной медицинской сестры, приходившей ставить градусник.

— О! Вы уже уходите?

— Мы ведь договорились на пол-одиннадцатого.

— Но я опоздала не больше, чем на полчаса.

-— Разве этого мало?

Начавшаяся перебранка между Сёдзо и Тацуэ. напоминала те ссоры, какие частенько вспыхивают между братьями и сестрами. Мацуко с громким смехом прервала ее:

— Сёдзо-сан, не браните Тацуэ. Она очень спешила. Но вы не представляете себе, какой сейчас поток машин. Мы едва добрались. Да нам еще пришлось заехать в кондитерскую к Фугэцу. Посидите немного. Нехорошо так убегать. Да и Марико веселее, когда возле нее больше народу. Температура, правда, у нее уже нормальная, но все равно ведь лежать здесь — ужасная тоска!

Не переставая говорить, Мацуко — раздобревшая к сорока годам и не уступавшая толстухе сестре — загородила Сёдзо дорогу своей мощной фигурой и, постепенно оттеснив его от двери, заставила опуститься в кресло, в котором он сидел до их прихода. Лишь после этого она подошла наконец к Марико и повторила неизменные вопросы, которыми надоедали больной каждый день: как самочувствие, хорошо ли спала ночь, улучшается ли аппетит, не хочется ли покушать чего-нибудь особенного? На все это Марико отвечала обычными «да» или «нет», сопровождая ответы своей прелестной, чуть печальной улыбкой.

Сестра вытащила у больной градусник, сверкнувший при солнечном свете, как столбик прозрачной воды, поднесла его к самому носу и близорукими глазами посмотрела, какая температура. Вложив градусник в футляр, она пощупала у больной пульс, после чего вписала температуру в табличку, висевшую на спинке кровати.

— Нормальная?—спросила Мацуко.

— Тридцать шесть и пять,— ответила сестра.

— О! Чудесно! Спасибо, милочка. Вы ее спасли от смерти!

В отличие от Кимико Таруми, которая всегда держалась весьма чопорно, и в противоположность своему мужу, которого считали человеком надменным, Мацуко пользовалась репутацией дамы общительной и простой. И это ей нравилось. Она принялась шумно благодарить и кланяться, будто перед ней была не сестра, а сам профессор, оперировавший больную.

— Вы спасли нам девочку!—повторила она и, желая заручиться поддержкой самой спасенной, добавила:—Не правда ли, Мариттян?

Но та лишь молча улыбнулась в ответ. Так она посту» пала всегда, когда бывала с чем-нибудь не совсем согласна.. Впрочем, Мацуко этого не заметила. Сказав что-нибудь, она тут же забывала сказанное и в разговоре постоянно перескакивала с одного на другое. На этот раз она мгновенно переключилась на мороженое, привезенное от Фугэцу, за» явив, что его нужно немедленно съесть.

— Таттян, развяжите, пожалуйста, фуросики (Фуросики — цветной платок, в который завязывают вещи),— сказала она, обернувшись к Тацуэ.

Две толстухи, стоявшие у кровати, совсем загородили больную, и ее стало снова видно лишь после того,, как ушла сестра. Развязав фуросики, Тацуэ достала плетеную корзинку и альбом репродукций картин выдающихся мастеров Запада. Корзинку она передала Мацуко, а с альбомом подошла к Марико.

— Я еще в прошлый раз собиралась тебе это принести, да забыла. Это не утомительно. Можно рассматривать понемногу.

— Спасибо.

— Сначала мороженое! Картинки, девочки, потом! — весело проговорила Мацуко. Стремление угостить человека— самый простой и бесхитростный способ выразить ему свои добрые чувства. Мацуко поистине проявляла тут энтузиазм; потчевать было ее страстью. При этом она, может быть бессознательно, не столько заботилась о том, чтобы доставить удовольствие другому, сколько самой себе: ей нравилось быть любезной и хлебосольной.

После того как Марико разрешили общий стол, Мацуко буквально стала ее закармливать. Ежедневно она приносила ей бисквиты, разные печенья и сладости, компоты, муссы и желе, даже бульоны и супы и прочие изделия своего домашнего повара. Она не успокаивалась до тех пор, пока больная не начинала все это при ней пробовать. Всего приносилось так много, что чуть не девять десятых отдавалось няням, сестрам и сиделкам. И это отнюдь не огорчало Мацуко: ей приятно было прослыть не только общительной и простодушной, но- и чрезвычайно щедрой дамой.

Марико с трудом доедала мороженое, все медленнее двигая серебряной ложечкой по хрустальному блюдцу.

— Больше не хочешь?

— Нет, спасибо.

— Ты совсем ничего не ешь из того, что я тебе приношу,— вздохнула Мацуко, передавая няне поднос с блюдцем.— Правда, мороженое от Фугэцу не такое уж лакомство. При желании наш повар мог бы дома приготовить такое мороженое, что пальчики оближешь. У него ведь золотые руки. Но он невозможный лентяй и упрямец. Твердит, что мороженое полагается только к ужину, и ни за что не хочет делать его по утрам,— громко рассказывала Мацуко, обращаясь к Тацуэ и Сёдзо, сидевшим в креслах. Заметив, что няня собрала какие-то салфетки, по-видимому для того, чтобы отдать их в стирку, она окликнула ее:— Погодите, нянечка! Если вы уходите, возьмите, пожалуйста, это с собой. И уделите часть госпоже... как?., ну, сестре! Как ее фамилия? Вот-вот, госпоже Сэко. Да не