Лабиринт - Яэко Ногами

дело! Подобно яркому солнечному лучу, неожиданно прорвавшемуся сквозь незаметную щель, эта мысль вдруг осветила все тайники ее души и наполнила все существо какой-то еще не изведанной тихой радостью. Ей было и радостно и грустно. И почему-то она вспомнила вдруг мать. Она умерла, когда Сэцу еще служила в няньках, и дочь редко вспоминала ее с тех пор. Но сейчас мать предстала перед ней как живая: вот ее милое, обветренное на море лицо, ласковые глаза, порыжевшие от солнца волосы. Тоска сдавила сердце Сэцу, и она вскочила на ноги. И точно так же, как в детстве, когда она, быстро перебирая своими ножонками и сверкая маленькими, белыми, как сахар, пятками, бежала за матерью по раскаленному песчаному берегу, над которым арековые пальмы простирали свои голубовато-черные перистые листья, бежала и звала ее: «Ка-ка-ян, кака-ян!» — «маменька, маменька!» — точно так же и сейчас из глубины ее сердца вырвался этот призыв на родном наречии: «Кака-ян, кака-ян!» Это простое, задушевное, издревле существующее слово заставило ее почувствовать всю глубину своей привязанности к матери. Сэцу была благодарна матери за ее самоотверженную любовь, за то, что она пошла против суровых, неумолимых законов острова и готова была ценою собственной жизни спасти своего ребенка. И как же было Сэцу в эту минуту не понять силу материнского чувства, ведь у нее самой оно пробудилось в сердце.

Она не знала, сколько времени длился ее сон. Был конец мая, уже наступила жара; и даже вечерами стояла такая духота, что спалось очень плохо. Но Сэцу оставила на ночь окна открытыми; и сейчас в них вливалась ночная прохлада. Ночь была лунная. Сквозь полог, служивший сеткой от москитов, струился белесоватый лунный свет, и полог чуть заметно колыхался, словно вода на дне реки. Из сада тянуло сладковатым ароматом жасмина, росшего недалеко от флигеля.

Сэцу осторожно приподнялась и, опираясь на локоть, ласково смотрела на лицо спящего Кидзу, казавшееся необычно бледным при тусклом свете луны. Он слегка вспотел, и от него исходил мускусный запах здорового мужского тела. Дышал он ровно, спокойно. Сэцу запустила пальцы в его густые, свисавшие на лоб волосы и слегка потянула за них. Кидзу, словно потревоженный во сне ребенок, недовольно замотал головой, что-то промычал и, тихо вздохнув, с трудом открыл слипавшиеся глаза.

— Ты все еще не спишь?

— Нет, я спала. Но мне приснился сон. Удивительный сон. Ты хочешь спать?

— Могу и послушать,— улыбаясь, сказал Кидзу.

Сэцу приснилось, будто у нее есть сын, резвый, шаловливый малыш. Вот они подымаются с ним по крутой, обрывистой дороге где-то в скалистых горах. Арековые пальмы простирают над ними свои черно-голубые листья, а между их стволов широкой серебристо-синей лентой сверкает море. Это ее родной островок, Малыш весело подпрыгивает на дороге впереди матери, и вдруг страшный крик вырывается из ее груди: ребенок внезапно исчез. Не иначе как сорвался со скалы! Сэцу падает ничком, свешивается вниз почти всем телом и кричит — зовет его по имени. И тут до нее доносится его звонкий голосок: «Кака-ян, кака-ян!» Милосердное небо! Он жив! Наверно, он упал в море и сейчас мужественно борется с волнами — ведь недаром он дитя острова. Но голос доносится откуда-то сверху. Мать поднимает голову и видит его на гребне утеса, над бездонной пропастью. Он сидит на самой вершине, где, казалось бы, некуда и ступить, и беспечно болтает своими стройными загорелыми ножками. Она хочет закричать: «Осторожно! Упадешь!» — но что-то сдавило ей горло, она онемела, оцепенев от ужаса, и внезапно проснулась с чувством мучительной тоски и болью в сердце.

— Я отчетливо помню, что называла его по имени, но

как — не могу припомнить. И лица его ясно не видела. Но очень был хорошенький малыш и такой бойкий!..

— Уж не хочется ли тебе ребенка?

От настойчивого взгляда Кидзу, полного сейчас озорного лукавства, она застыдилась, как девочка, и, улыбаясь, с мольбой в голосе сказала:

— Нельзя...

Могут ли они себе позволить иметь ребенка даже сей-час, когда условия их жизни переменились? Приятельницы, с которыми она когда-то работала в больнице, не раз говорили, что они раскаиваются, зачем в свое время не захотели иметь детей. А ведь они уже по нескольку лет были разлучены с мужьями. Тогда она удивлялась, как можно жалеть о том, что ты свободна от лишних пут? Но сейчас она, кажется, начинала их понимать. Но если обстоятельства изменятся и им с Кидзу снова придется расстаться? Или просто он уйдет от нее? Захочет ли, сможет ли она одна воспитывать ребенка? И только сейчас она впервые по-настоящему осознала ту главную мысль, вокруг которой сегодня переплетались все ее думы, когда она вязала. Иметь ребенка! Иметь ребенка от Кидзу, ребенка, который будет частицей его, его воплощением и сможет заменить ей его самого!

— Ты опять заснул?

— Нет.

— Что же ты притворяешься, что спишь?

Она взяла голову Кидзу и повернула к себе. Прижавшись щекой к подушке, он широко открытыми глазами, пристально, словно впервые, рассматривал лицо жены, находившееся от него на расстоянии нескольких сантиметров. В призрачном свете луны, проникавшем через сетку, оно казалось особенно нежным и немного загадочным.

— Хорошо быть женщиной,— проговорил Кидзу.

— Почему?

— Они умеют совершать скачок из настоящего в будущее. Благодаря детям они живут этим отдаленным будущим, надеждой на лучшее. Ведь и тебе хочется иметь ребенка совсем не по той причине, о которой ты думаешь. Тебя побуждает к этому причина, которую ты и не со-знаешь.

— Ну и пусть. Мне все равно.

— Да. Для женщины это все равно.

Сэцу надула губы.

— Ну что ты заладил: женщина, женщина...

Она накрутила себе на палец длинную прядь волос Кидзу, притянула его лицо к себе и вдруг куснула за нижнюю губу.

— Глупая!

Ощущение легкой боли сразу пробудило в нем желание. Делая вид, что сердится, Кидзу схватил обеими руками ее лицо, прижал к подушке и хотел отплатить за укус. Сэцу вырывалась, вертела головой, вздергивала маленький круглый подбородок и, смеясь воркующим смехом, ускользала от него. Ничем не стесненные, они боролись на своем ложе, занавешенном от самого потолка сетчатым пологом, пока она не замерла в его объятиях, как замирает птица, уставшая биться в своей клетке...

Они заснули, словно чета зверьков, заночевавших в поле, раскинувшихся в свободных позах, которым их учит сама природа.

Глава четвертая. В больнице

— Больно