Как рассказывать истории. Простая технология сторителлинга на сцене, работе и в кругу друзей - Мэттью Дикс

вовсе не был преступником? Хотя я вообще-то и в самом деле был преступником: разбивал битой почтовые ящики, таскал чужую обувь и все такое прочее – куча преступлений. Тогда получается – все преступники? Или я просто особо злостный? / Далее следует список преступлений… / История о парне, совершающем преступление на море только для того, чтобы стать пиратом и носить повязку на глазу для эффектности…

В 1991 году меня арестовали и судили за преступление, которого я не совершал. И хотя в конце концов меня признали невиновным, стал ли я преступником из-за одного факта ареста? Хоть ненадолго? А как быть с преступлениями, которые я и в самом деле совершил, хотя и не понес за них наказания? Например, порча частного имущества в бесчисленных гонках с разбиванием почтовых ящиков (это когда ты на ходу зарабатываешь очки, сбивая почтовые ящики одним ударом биты). Или кража обуви с витрины магазина детской обуви. Или изготовление и продажа поддельных водительских удостоверений несовершеннолетним студентам. Еще я подбирал автостопщиков и выдавал себя за работника благотворительной организации, чтобы присвоить себе денежки потенциальных жертвователей (эту историю мы еще рассмотрим подробнее). Или ездил по участку со знаком «Стоянка запрещена» перед церковью. Не раз разбивал лобовое стекло машины моего бывшего отчима.

Делают ли меня преступником эти правонарушения? Или мой список нарушений, за которые я не понес наказания, длиннее, чем у большинства? Или эти нарушения серьезнее, чем у большинства людей? Над этими вопросами стоит поразмышлять в блоге или журнальной статье.

В детстве я ходил по железнодорожным путям, но не хочу, чтобы и мои дети таким занимались, пусть даже это безопасно, понятно? Разве может поезд подкрасться незаметно? Ни за что…

Я и сам не знаю, каким образом связаны пиратство, преступления и прогулки по железнодорожным путям, но я об этом вспомнил. В том и состоит одно из преимуществ упражнения «Без границ»: оно позволяет беспорядочным мыслям врываться в твое сознание в любой момент.

Родители отпускали меня гулять одного в безумно раннем возрасте. Частенько я уходил из дома на рассвете, взяв с собой бутерброд с арахисовым маслом и джемом в бумажном пакете, и не возвращался до самого ужина. И нередко проводил эти вольные часы с друзьями на железнодорожных путях, прорезавших город (сегодня я и сам не знаю, зачем так делал). Я не вспоминал об этом много лет, до той сессии «Без границ». Я пишу статьи в несколько журналов, в том числе в журнал «Родители» (Parents). Это воспоминание тянет на основу для эссе или, может быть, пост в блоге.

У лака для ногтей обычно странные названия цветов, надо что-то с этим делать… / Зеленый, красный, желтый, синий, серый… / У конфедератов ведь была серая форма, верно? Если так подумать, самый унылый цвет. Британцы носили красный, чтобы кровь была не так заметна…

И снова не могу объяснить, как я пришел от прогулок по рельсам к лаку для ногтей, но это – «Без границ» в наивысшем его проявлении. Беспорядочные, бессвязные, необъяснимые мысли, наслаивающиеся друг на друга.

Но, оставляя за скобками то, как произошел этот скачок, должен заметить, что знаком с человеком, чья работа заключается в придумывании названий оттенков лака для ногтей. Нужно будет вставить в какое-нибудь из моих выступлений или историю пятиминутку юмора, посвященную этим названиям.

Я прошел испытания на пригодность к воинской службе, интересно было бы узнать результат – понятия не имею, кем бы я мог быть в армии, – слава богу, я не записался снова в 17 лет, интересно… / Я принес присягу – понарошку – в 17 лет, а в 18 мне пришлось сделать это снова, и я отказался, но неужели это повод считать меня плохим человеком?

От мыслей о солдатах Гражданской войны – к воспоминаниям о собственной регистрации для прохождения службы в армии США. В 17 лет я прошел это испытание, согласился на службу, подписал контракт и принес присягу перед американским флагом. Я знал, что контракт и присяга – всего лишь символы. Мне было только 17, и по достижении 18 контракт пришлось бы подписывать заново, как и возобновлять присягу, – только тогда они считались бы совершенными на законных основаниях. Рекрутер использовал символические контракт и присягу в торжественной обстановке, чтобы я почувствовал себя настоящим воином – но я-то знал, что делаю: открываю перед собой двери к возможностям, через которые пройду – или не пройду – по окончании школы.

В конце концов я решил не подписывать контракт заново. Именно в тот момент, как вы уже знаете, я съехался с Бенджи. Рекрутер остался недоволен. Между нами состоялась беседа на повышенных тонах. Для меня она стала одним из первых реальных споров со взрослым человеком, не считая родителей и учителей. Пожалуй, и из этого может получиться история, а ведь я много лет не думал об том происшествии. И еще мне хотелось бы увидеть результаты собственных испытаний – хотя их, должно быть, уже нигде не достать.

Плохой человек – черно-белое мышление – вот у Стивена Кинга сторона добра – белая, мне это нравится, но, с другой стороны, получается некий расистский подтекст типа «забыл лицо своего отца» – круто, но…

Само словосочетание «плохой человек» натолкнуло меня на мысль о том, как поданы добро и зло в серии романов Стивена Кинга «Темная башня», которую я недавно перечитал. Персонажи Кинга называют добрую сторону «белой». Мне нравится отсутствие здесь религиозного подтекста, но в то же время в этом проглядывается некий расизм. Лучше бы обойтись без него.

И еще персонажи «Темной башни» считают, что тот, кто совершил глупость, «забыл лицо своего отца». Мне это выражение тоже очень нравится, но в то же время оно нарочито патриархальное. А жаль.

С этими кусочками я пока не знаю, что делать.

Я так и не прочитал папино письмо, интересно, почему мне так страшно, ведь я всего лишь хочу наладить отношения…

Слова о «лице отца» вызвали ассоциации с лицом моего собственного отца. Я с ним редко вижусь, и вообще мы едва знакомы, но вот три недели назад он написал мне письмо. А я до сих пор не вскрыл конверт. Боюсь того, что он мог написать – или не написать, – и потому конверт до сих пор запечатан. Таким образом я берегу свое сердце – по крайней мере, пока.

Чувствую, из этого могло бы получиться начало истории, а сам я, наверное, нахожусь в ее середине – в ожидании конца.