Кто взял фальшивую ноту? - Григорий Владимирович Абрамян

Ваську это злило, и он с ещё большей яростью тёр смычком струны, пока в класс не вбежал Вениамин Александрович.

— Ты с ума сошёл! — крикнул он. — Разве так обращаются с инструментом!

— А чего она не играет? — хмуро сказал Васька. Вениамин Александрович перестал сердиться:

— Заиграет, Вася. Обязательно заиграет. Наберись только терпения и занимайся. Да запомни: в нашем деле нужны любовь к музыке, терпение и труд. И виолончель у тебя запоёт!

Не знаю, как обстояло дело у Васьки с любовью, но с трудом и терпением у него были явные нелады. Хотя он часто потом говорил мне, что ходит на уроки по специальности с большим удовольствием. А вот дома у него с виолончелью сложились довольно сложные отношения.

Дело в том, что Васькин отец работал в депо в ночную смену, а днём отдыхал. А Васька обязан был в это время заниматься на виолончели. И постепенно Васькин отец так привык спать под звуки виолончели, что иначе, кажется, и не смог бы. Виолончельные звуки стали для него чем-то вроде снотворного.

Васька рассказывал: стоило ему хоть на минутку снять смычок со струны, как отец тут же просыпался и кричал из соседней комнаты:

— Гамму играй, Васька, гамму!

Васька вновь принимался за гамму.

Что-то скрипучее медленно ползло вверх, по пути спотыкалось, останавливалось, снова двигалось и снова со скрипом глотало ноту за нотой — это и была гамма в исполнении нашего приятеля.

Иногда Васька терял всякое терпение.

— Эх, мучение ты моё! — восклицал он и лягал виолончель ногой.

А виолончель такие фокусы не любит — гамма становилась ещё фальшивей.

А тут ещё Васькин отец взял за привычку ставить меня в пример.

— Смотри на Федю, учись! — говорил он. — Целыми днями в фагот дует — не оторвёшь!

Я краснел. Я сам ужас как не люблю, когда мне кого-нибудь тычут в глаза. Я начинаю ненавидеть такого примерного мальчика или девочку.

Наверное, и у Васьки шевелились недобрые мысли, потому что однажды, после очередного конфликта с отцом, он взял да и вытолкал меня за дверь.

Я спустился во двор и долго ещё слушал, как наверху негодовала Васькина виолончель…

Я кое в чём разбираюсь…

Юрий Анатольевич был строгим учителем. Я занимался много, хотя порою, вроде Васьки, бранил свой фагот. Во всяком случае, я понял — научиться чему-нибудь по-настоящему не так-то просто. Вот в августе, когда мы только-только переехали в новый дом — ещё даже Женька не переселился, — я решил стать пожарником. Думаю, надо брать сразу быка за рога — главное, не бояться высоты. И начал тренироваться: забрался с нашего балкона по пожарной лестнице до уровня седьмого этажа, глянул вниз и только тут понял, что погибаю.

Я так вопил, что дядя Стёпа, бросившийся мне на помощь, чуть не оглох и едва отодрал меня от железных прутьев.

Словом, чтобы стать хорошим специалистом — прав Васькин учитель! — нужны любовь, терпение и труд. И ещё — знания.

Женька со мной согласен. Профессия дирижёра очень трудная. Это тебе не по пожарным лестницам лазить. Если дирижёр — генерал музыкального войска, то разве он может быть неграмотным? Как же он поведёт свою армию в бой и выиграет сражение? Когда я спросил об этом Юрия Анатольевича, он согласился со мной и сказал, что дирижёр должен видеть дальше, слышать лучше, знать больше, чем все остальные оркестранты, вместе взятые. А иначе пусть лучше и дирижёрскую палочку в руки не берёт, всё равно ничего не получится!

Конечно, Юрий Анатольевич прав. Вот Геннадий Максимилианович собирается дать мне в руки тучку грозовую, то есть, я хочу сказать, партию для фагота. Я ещё и не подозреваю, что это такое, что мне предстоит играть и что будут играть другие инструменты, скажем, какая-нибудь вторая скрипка на самом последнем пульте. А он всё знает заранее, даже за несколько месяцев вперёд!

Ну, что там говорить? Учиться надо — это факт!

Я, например, без году неделя, как учусь в музыкальной школе, а уже кое в чём разбираюсь. Вы думаете, что всякая музыка доходит сразу? Ничего подобного. Чтобы научиться её понимать, нужно много раз подряд слушать одно и то же. Не мешает также узнать, что про неё люди говорят. Почитать о ней в разных книжках. Потом ещё и ещё раз послушать, пока каждый звук не станет для тебя добрым знакомым. Тогда и расстаться с этой музыкой не захочешь. Так и будет тянуть послушать ещё разочек. Это уж точно!

Ну конечно, бывает музыка, которая сразу доходит. И мудрить-то тут нечего. Я вот однажды услышал на школьном концерте коротенькую пьеску под названием «Бурре» композитора Моцарта. Она мне так понравилась, что я стал тут же узнавать: а для чего написал её Моцарт? И узнал, что это очень старинный французский танец. Мне представилось, что исполняет танец какой-то маленький грустный человечек. И вовсе не хочется ему танцевать. Но его заставили. Вот он волей-неволей танцует.

Я даже на фаготе пытался сыграть этот танец.

Одним словом, если нравится — значит, доходит!

Но если не нравится, сразу говорить, что музыка плохая, тоже нельзя. Сначала надо разобраться, что к чему, а потом уже судить…

Словом, я теперь кое в чём разбираюсь, не то что раньше.

Вчера говорю Женьке:

— Знаешь, Жень, что такое нотный стан, диез или бемоль?

А он хлопает ушами. Разве это дирижёр?

Сегодня я ему:

— Представляешь, оказывается, кроме скрипичного ключа, есть ещё и басовый!

Женька таращит глаза и опять ровным счётом ничего не понимает. Конечно, где ему всё это знать, если он, кроме ключей от квартиры, никаких других и не видел.

Я окончательно задрал нос и говорю:

— Знаешь ли ты, что такое амбушюр?

Женька разозлился и заявил, что плевать он хотел на мой амбу… как это? Он, мол, скоро такое узнает, чего мне и во сне не приснится!

И Женька сказал мне по секрету, что будто где-то по соседству есть ещё одна музыкальная школа. И завтра же он поедет поступать в ту школу… Какая, мол, разница? Лишь бы стать дирижёром!

— Возьми и меня с собой, ладно? — попросил я.

Мы отправляемся на поиски

Женька охотно согласился, и мы после уроков