Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

В этот момент кто-то растворил дверь в спальню; мать моя кинулась навстречу входившему. Это был Альберт; он хотел узнать, почему так долго не дают обедать.

— Все уже собрались, — сказал он, — только Бонапарт прислал извинения.

Мать моя сжала руки и подняла их к небу. Брат глядел на нее с изумлением; она сделала ему знак молчать и громко сказала, чтобы он велел подавать еду.

— Я дочитаю письмо твоей сестры: она прислала его с человеком, которого рекомендует мне. К рекомендательному письму она прибавила индейского петуха с трюфелями, и если гости наши не побоятся обедать слишком поздно, то мы съедим его сегодня же; а не то это будет новым поводом собраться всем.

Последние слова она сказала, подходя к гостям и держа в руке письмо, которое взяла мимоходом с камина.

Всю эту длинную ложь произнесла она потому, что человек, который один оставался в гостиной, когда она уходила к Салицетти, был величайший болтун, и верно уже рассказал всем, что ее приходили звать с некоторой таинственностью. Но она говорила так непринужденно, что все поверили ее известию о посылке индейского петуха с трюфелями. Гости единогласно решили, что его нужно съесть завтра. Мать моя, попросив позволения дочитать письмо, заперла дверь спальни и пошла к несчастному изгнаннику. Она нашла Салицетти в моей комнате, где он сидел на стуле, подперев голову обеими руками, и сказала ему:

— Счастье, что не пришел Бонапарт. Что будем теперь делать?

— Если вы не отказываетесь спасти меня, то это дело верное; прошу только вашего согласия; даете ли вы его?

Мать моя отвечала не вдруг. Видно было, что она в ужасном волнении, цвет лица ее изменялся беспрестанно. Наконец она так побледнела, что я думала, не стало ли ей дурно. Салицетти почел ее молчание за отказ, взял свою шляпу, которую он перед тем бросил на мою постель, и, бормоча какие-то слова, которых я не могла разобрать, хотел выйти из комнаты. Мать моя остановила его за руку.

— Постойте! — сказала она. — Это убежище ваше. Сын мой должен заплатить свой долг, а я обязана заплатить долг моего мужа.

— Очень хорошо, — ответил он. — Ступайте обедать. Мариетта позаботится обо мне. Я сказал ей только два слова, но эти два волшебных слова привязали ее ко мне так, что она отдаст свою жизнь за меня. А вы, сударыня? — сказал он мне, прикоснувшись к моему платью, когда я тоже хотела выйти из комнаты. — Кажется, нет надобности говорить вам, какие последствия может иметь ваша нескромность.

— Ах, не бойтесь! — вскричала я, бросаясь к матери, которая устремила на меня глаза с выражением отчаяния. Добрая маменька! Только обо мне думала она в эту минуту, когда речь шла о ее голове. Она остановилась в своей комнате на несколько секунд, чтобы собраться с духом, и, когда возвратилась в гостиную, никто не мог бы и подумать, что она скрывает от внимания окружающих ее великую тайну…

Наконец кончился этот бесконечный день. Мать моя не хотела дать ни малейшего случая к подозрению и потому не предупредила даже моего брата. Когда все ушли, она объявила ему, какой гость находится у нас. Брат содрогнулся за нее и за меня; но не время было предаваться страху; надобно было действовать и принять все меры, на которые указывало благоразумие.

Призвали госпожу Гретри, хозяйку гостиницы. Она поступила в этом случае как нельзя благороднее. Надеюсь, что она еще жива, и прошу ее принять здесь свидетельство уважения и памяти. При первом слове о беглеце она сказала:

— У меня есть убежище; но для этого госпожа Пермон должна согласиться переменить комнаты. В других есть тайник, где спаслись уже четверо несчастных во время Террора. Спасутся и еще, по крайней мере покуда я живу в этом доме.

Говоря о госпоже Гретри, я расскажу одно происшествие: оно занимало всех живших в ее доме и странным образом связывалось с нашими печальными обстоятельствами. В числе чудачеств того времени, о котором говорю, важную роль играли парики. Ничего нельзя сравнить с нелепостью этой моды! Женщина черноволосая должна была носить парик русый, а белокурая — черноволосый. Я видела такие, которые стоили от восьми и до десяти тысяч франков ассигнациями, что составляло полтораста или двести франков серебром[14]. Разумеется, при этом сумасшествии нежные русые волосы ценились как драгоценность. Но нельзя вообразить другой такой очаровательной белокурой головки, головки Амура с лучшей картины Альбани, какая была у маленького Александра, сына госпожи Гретри. Все в доме любили его, потому что взор приятно покоился на этом прелестном создании и потому что он был мил, настоящее дитя по характеру. Игрушек и конфет дарили ему без счета: это был самый счастливый человек в доме. Но где счастье совершенно? Не могли нахвалиться на его прелестные волосы, а бедняжка не рассказывал, что ему всякий вечер накладывали на голову восемьдесят папильоток и что без этого волосы его оставались так же прямы, как моток туринского шелка.

Бедный малютка был истинно несчастлив из-за своей красоты, но он привык переносить свою долю терпеливо. Он почти безвылазно оставался в большом зале внутри дома, устроил там свою главную квартиру и только совершал набеги в сад, а еще больше — к жильцам, где его всегда ласково принимали, дарили конфеты, фрукты, играли с ним и потакали во всем, потому что приятно было видеть радостную улыбку на этом круглом свежем личике. Но никогда не встречала я и такого прожорливого ребенка! Лишь только видел он какое-нибудь лакомство, его голубые глаза кидали молнию и самая нежная улыбка появлялась на его пунцовых губках. Впрочем, Александр, милый по своему нраву и совершенно развязный, был истинно прелестное дитя.

Вообразите же себе, как встревожились все жители дома, когда любимец их вдруг пропал: его искали всюду, у всех жильцов, и не находили нигде. Отчаявшаяся мать его всех расспрашивала, искала — нет Александра! В саду был колодец, но окруженный таким высоким срубом, что ребенок не мог влезть на него. С этой стороны оставались спокойны. Но бедная госпожа Гретри была в ужасном состоянии, которое беспрестанно делалось горестнее от неизвестности о милом сыне.

Это случилось в прекрасные дни мая. Погода была удивительная. Мы только что встали из-за стола после обеда, и я подошла к окошку. Вдруг при неверном свете сумерек вижу, как в ворота входит что-то безобразное: какая-то маленькая круглая фигурка идет робкими шагами. Наконец я узнаю Александра, но Боже мой! В каком он виде!..

Канифасная курточка