Северный ветер - Владимир Прасолов

— И на том спасибо, — стоя на берегу, медленно проговорил комполка подполковник Зарубин.

Собрав командиров батальонов и рот, он распределил прямо на местности участки обороны каждого подразделения. Двое суток шли фортификационные работы, роты закапывались в землю. Макушев и Арефьев никогда не руководили такими работами, они понятия не имели, как нужно это делать. Среди командиров взводов и отделений было несколько фронтовиков, вернувшихся в строй после ранений. Вот они и руководили этими работами. Блиндаж штаба батальона еще не был готов, когда на том берегу реки появились немцы.

Они подходили к реке по дороге, мост на реке был давно взорван неизвестно кем, возможно, немецкими диверсантами, а может, нашими, поэтому им предстояло форсирование Рузы. Река еще не покрылась льдом, виднелись только забереги. Вода темной полоской рябила посредине, деля землю на нашу и уже не нашу. Немцы не стреляли. В некоторых местах, спустившись к реке, они выходили из машин и громко разговаривали, показывая на наш берег. Голоса были хорошо слышны, и было понятно, что они обсуждают. Потом подъехала автомашина с громкоговорителем, и из него полилась песня Руслановой «Валенки», пластинка была сильно заезжена, потому голос Руслановой похрипывал, но этого никто не замечал. После песни немецкий диктор, коверкая русские слова, предложил русским солдатам и офицерам сдаться, сложить оружие и разойтись по домам, где их ждут жены и дети. Коммунистов, комиссаров и евреев обезоружить и сдать немецким войскам за вознаграждение. Скулы сводило от желания заткнуть эту пасть, но приказа стрелять не было. Поговорив несколько часов, передатчик уехал и на следующий день работал на позициях соседей. Те долго не терпели, Русланову послушали и жахнули из сорокапятки точно в грузовик. Отговорился, жаль, «Валенки» больше не послушать…

Позиции ночью замело свежим снежком и тем самым замаскировало. Немцам даже с воздуха — низкая облачность спасала — трудно было понять систему оборонительных сооружений, тем более что их практически не было. Комполка Зарубин не понимал, как держать оборону без артиллерии, без тылов, без… без… без… На этот вопрос ему ответил комдив Панфилов, заглянувший по-соседски на чашку чаю.

— Делайте вылазки, бейте его из засад на дорогах, он по лесу не ходок, чего его ждать, пока попрет. Создавайте боевые группы — и за реку, он совсем обнаглел, против нас на десять — двенадцать километров немцев практически нет. Только по дорогам и деревням. Дороги минировать и засады, а деревни жечь надо. Лишать их теплого крова. Жалко деревни, но надо! Немец без теплых подштанников в окопах сидеть не сможет. Подумай, подполковник.

При этой встрече присутствовал Макушев, он как раз находился в штабе. Ему понравилось то, о чем говорил Панфилов, и сразу захотелось создать боевую группу в своей роте.

— Действуй, капитан! — одобрил его комполка.

Через два дня Макушев лично повел группу на боевое задание. В нее вошли отобранные из числа добровольцев солдаты, сорок один человек. Для этой группы тыловики где-то добыли белые маскхалаты и лыжи. В ночь они ушли. В десяти километрах, в деревне Выселки, были немцы. Напасть и уничтожить врага и боевую технику — такую ставил задачу комполка Зарубин капитану Макушеву. Ночью подошли к деревне, заложили мины на выезде, сняли тихо часовых, дремавших около машин, и пошли по хатам. Более ста гитлеровцев было уничтожено в том бою, сожгли несколько автомашин, назад ехали на немецком грузовике. Немецкий офицер, захваченный в плен, спал непробудно в кузове под ногами. Он проснулся и пришел в себя только в наших траншеях. Накануне он праздновал свой день рождения и пил русскую водку — самогон. Ему было плохо, и он никак не мог понять, что он в плену. Когда понял, ему стало еще хуже. На допросе он вел себя с достоинством, отказавшись отвечать на вопросы. Когда его вывели на бруствер и за его спиной клацнули затворы винтовок, он повернулся и закричал:

— Хайль Гитлер!

«Вот сука, на испуг его не возьмешь», — подумал тогда Макушев и дал команду конвоировать немца в штаб дивизии.

— Там спецы из тебя дух-то выбьют, запоешь, гад.

Деревню Макушев жечь не стал. В каждой хате были люди — старики, женщины, дети. Что с ними станет, если жечь? Зима на дворе. В штабе об этом не спросили, а за смелую вылазку похвалили. Сам Рокоссовский пожал ему руку, наградное представление, сказал, подпишет. Перед этим он подписал расстрельный приказ по дивизии. Двое самострелов были расстреляны перед строем. Это видел и пленный немец, он цокнул языком и сказал что-то по-немецки. Рядом был переводчик, и Макушев спросил его о том, что сказал пленный обер-лейтенант.

— Он сказал: «Все напрасно, перед смертью не надышишься».

— Это он про себя?

— Нет, думаю, это он про нас.

— Ни хрена. Это он ошибается…

— Он абсолютно уверен в скорой победе Германии и в том, что наши с тобой дети будут рабами его детей.

— Чё, ему голову свернуть! — угрожающе двинулся к немцу Макушев.

— Оставь, капитан, она у него и так повернута. Другим сворачивай, эвон их сколько прет. А этот отвоевался, поедет лес валить. Там ему объяснят, в чем его ошибка.

Немецкий гауптман Кранке действительно поймет, в чем была его ошибка, только там, в лагерях, в Сибири, когда увидит, как необъятно велика Россия. Какие просторы Русской земли еще вообще не тронуты и не раскрыты. Когда ему, идущему в длинной колонне пленных через затерянную в лесах деревню, протянет кусок хлеба русская пожилая женщина, может, потерявшая уже своих сыновей в этой войне. И он возьмет этот хлеб и скажет по-немецки «спасибо». В это мгновение в его мозгу что-то перещелкнется, и он вдруг поймет, как он ничтожен и слеп и как велика эта незнакомая ему женщина. Его охватит боль стыда и ужас за всю им прожитую уже жизнь. Ему захочется встать перед ней на колени и попросить прощения, и он сделает это, но сделает значительно позже. И она утрет слезы и улыбнется ему. И только тогда ему станет легко и спокойно.

Макушев возвращался к себе на штабной полуторке, которая была загружена боеприпасами. Выехали утром, затемно, но задержались из-за поломки, и уже на подъезде к тылам полка несколько «мессершмиттов» атаковали их. На проселочной дороге, изрытой воронками, грузовик перевернулся. Макушев был ранен осколком в плечо и руку, сильно ушибся при падении из кузова. Его подобрали разведчики, возвращавшиеся с задания, и довезли до санбата.

Майора Краскова вызвали в разведуправление Генштаба РККА прямо из штаба дивизии. Комдив руками огорченно развел. Только дела наладились… Он был очень доволен работой своего нового начальника дивизионной разведки: редких качеств человек и талантливый организатор. Жаль терять таких военспецов; попробовал удержать было через штаб армии, но его даже не выслушали до конца — приказ есть приказ, да еще из Москвы…

С осени его перебрасывали из одной дивизии в другую, разведка в ходе лета — осени сорок первого года несла огромные потери. Кадровые офицеры были на вес золота, поэтому срочный вызов Краскова в Москву мог значить только одно: очередной перевод куда-нибудь латать дыры. Иван Иванович был недоволен, он был человек основательный и привык доводить начатое дело до конца. Бесконечные перемещения не позволяли этого. Он уже высказывал свою точку зрения по этому вопросу своему начальству, но получил только назидательное: «Куда партия пошлет, там и служи!»

Однако на этот раз Иван Иванович ошибся. Его арестовали. Прямо на проходной обезоружили и повели в один из следственных блоков третьего отдела управления. Через полчаса ожидания в стоячей камере, есть такие каменные стоячие гробы, его повели на допрос.

— Курсанта школы разведуправления Игоря Сергеева, конспиративное имя Вангол, вы курировали? — вежливо задал вопрос полковник О ГПУ, сидевший за обитым железом столом в небольшой комнате без окон.

— Так точно, курсант Вангол — один из лучших по всем показателям разведчик-диверсант, в составе разведгруппы особого назначения пропал без вести в июне — июле этого года.

— Объявился ваш «без вести пропавший». И очень далеко от линии фронта. Ваш воспитанник курсант-диверсант — дезертир и особо опасный преступник. Поэтому у нас возник вопрос: как это вы, кадровый разведчик с большим стажем, не разглядели врага? Не просто не разглядели, а обучили его всем премудростям диверсионной работы, сделали его, как вы сами признаете, одним из лучших. Каким образом это произошло? Что вы можете пояснить по этим вопросам, Красков?

— Ничего, пока не ознакомлюсь с материалами, свидетельствующими о том, что вы мне сказали, полковник, — твердо ответил Иван Иванович, прямо глядя в глаза полковнику.

Полковник долго, изучающе смотрел на стоявшего перед ним седого майора разведки, затем, ухмыльнувшись, ответил: