Северный ветер - Владимир Прасолов

— Ты на посту, вот и стой, а не болтай! — почему-то обозлился на часового Волохов.

Он постоял еще немного, подышал морозным воздухом и спустился в землянку. Свет от самодельной лампы, сделанной из малокалиберной снарядной гильзы, слабо освещал помещение, набитое людьми до отказа. Спали везде, где только можно было притулиться. Волохов присел у входа в землянку, кусок плащ-палатки, что был вместо двери, трепыхало ветром. Запахнувшись в шинель, Иван закрыл глаза и сразу уснул. Этому он приучил себя еще в лагерях. Там, как и на фронте, ценилась каждая минута сна, а тепло там стоило жизни. Не просохли портянки, сброшенные кем-то с сушилки, и на следующий день ты отморозил ноги, а еще через неделю — покойник. Здесь было не лучше, только смерть от отморожения пока никому не грозила, морозы еще не пришли, зато от простуды страдали многие. Махоньков, увидев, где уснул Волохов, осторожно укрыл его своей шинелью и вернулся на свое место, там надышали, там было тепло. А Ивану снился сон, будто он идет по свежескошенной траве, а у стожка стоит девушка. Она улыбается и протягивает ему косу со словами: «Ты что остановился, смотри, сколько еще травы, на, коси еще».

Иван берет косу и видит, что глаза у девушки разного цвета и это не просто девушка, а медсестра, та, еще та медсестра, и она, улыбаясь, протягивает к нему руки и говорит: «Я так скучаю по тебе, Иван…»

Утро пришло с грохотом артналета, немецкие пушки били откуда-то издали, их огонь корректировала «рама», самолет-разведчик, который спокойно кружил над нашим передним краем. Снаряды сначала ложились с недолетом, а потом плотно накрыли позиции, выворотив наизнанку несколько землянок и блиндажей.

«К бою!» — услышал команду Волохов, пережидавший артналет на дне траншеи, крепко присыпанный землей от рванувшего рядом снаряда. В голове бухало и свистело от контузии, но он команду услышал и стал выбираться. Махоньков выскочил из землянки и помог Волохову, они побежали к своему окопу. По полю, в утреннем морозном тумане, к ним, неправдоподобно медленно, ползли немецкие танки.

— Патрон! — услышал Волохов.

— Есть патрон, — автоматически ответил он, подавая бронебойно-зажигательный патрон.

Махоньков выстрелил, он даже видел, как голубым огоньком сверкнуло по броне танка, но танк продолжал двигаться.

Еще выстрел, еще, но железный зверь, рыча и выбрасывая раз за разом черный выхлоп, полз вперед, срывая траками с земли нетронутый снег.

— Бей по гусенке! — крикнул Волохов.

Махоньков выстрелил, танк споткнулся и, потеряв одну гусеницу, развернулся, подставив борт. Махоньков выстрелил, и через мгновение клубы дыма вырвались из смотровой щели танка.

— Есть сволочь, горит! — заорал Махоньков.

— Смотри левее.

— Вижу!

— Бей его!

Махоньков стрелял и стрелял. Еще один танк задымил и затих перед самыми окопами. Но на этом все для них и закончилось. Мина разорвалась сзади, изрешетив осколками обоих. В кровавом тумане полузабытья, куда он провалился, Волохов едва понимал, что его кто-то тащит. Он слышал стрельбу и разрывы, набившимся за шиворот снегом жгло шею, он видел, как, отстреливаясь из пистолета, ротный, волоча ногу, отползал по снегу, стреляя в бронированную громаду, которая шла на него, лязгая гусеницами, неотвратимо и страшно, потом он перестал себя чувствовать. Волохов не знал, что бой шел не больше часа. Очнулся он в блиндаже. Санитары снимали с него гимнастерку, вернее, то, что от нее осталось.

— Извини, браток, пришлось резать. Вся спина в дырах. Ты это, держись, раны-то неглубокие, заштопают, — говорил тихо пожилой санитар.

Рядом лежали, стояли и сидели раненые, медсестра Анечка, как ее все звали, по очереди перевязывала их, а слезы катились из ее глаз. Она не вытирала их, ведь руки в крови, просто молча плакала, не обращая ни на что и ни на кого внимания. Волохов боли не чувствовал, вся спина просто ушибленно ныла, он взглядом спросил санитара: «Что это она?»

Тот взглядом показал в темный угол. Там под шинелью лежало тело ротного, старший лейтенант погиб в этом бою.

«Видно, любила девка старлея, эх, война…» — подумал Волохов.

— Чё там? — спросил он у санитара.

Санитар коротко рассказал, что немецкая пехота, шедшая за танками, была отсечена внезапной атакой во фланг. Атаковали их, прямо с марша, роты подходившего на передовую пополнения. Немцы отошли, оставив в поле много трупов и четыре сгоревших танка.

— Что ж, и то ладно, — подытожил Иван, — не все им наши морды бить, мы тоже можем.

Иван не спрашивал про Махонькова, не хотел услышать горькую правду, не хотел. Ему об этом сказали.

— Пэтээр ваш там, коло входа, ребята принесли, вроде целый… — сказал санитар, не глядя в глаза Волохову.

Волохов после перевязки встал, ран было несколько, но неглубоких, контузия, сжимавшая, как тисками, голову и не дававшая дышать, отпустила. Он вышел из землянки, взял пэтээр и спустился в траншею. Столкнулся там с комвзвода. Григорьянц, увидев Волохова, улыбнулся ему и серьезно сказал:

— Какие вы молодцы — видел, два танка сожгли! Буду писать представления к орденам.

— Не успеешь, лейтенант, вона, они опять полезли.

— Ничего, отобьемся, напишу. Знаю, ты один остался, бери меня в напарники, я тоже хочу их жечь.

— Тебе взводом командовать надо, я сам управлюсь.

— Уверен, что управишься, но я все же пришлю второго номера…

Первые мины ударили по позиции, и понеслось, поехало месить землю с небом. С нашей стороны ударила артиллерия. Волохов давно, с первых дней войны, не слышал такого хорошего грохота за своей спиной. Он поднял глаза и увидел, как взрывы снарядов взметнулись там, где, вываливаясь из лесополосы, выползали немецкие танки.

«Вот и славно», — подумал Волохов, когда сзади кто-то свалился к нему в окоп.

— Разрешите доложить?

— Ты чего?

— Вот, по приказу комвзвода к вам заряжающим…

Волохов видел перед собой совсем юного мальчишку, курносого, веснушки как будто обсыпали его нос и щеки. Волохов еле сдержал улыбку. Мальчишка-школьник, одетый в военную форму, которая была ему явно велика.

— Как звать-то тебя, заряжающий?

— Ванька, то есть боец Иван Силантьевич Иванов…

— Хорошо, боец Иванов, давай учиться, пока наши немцам жару дают, небось успеем, — сказал Волохов.

«Как он на фронт попал? Кто его сюда пустил?» — вертелось у него в голове, пока он разъяснял, как и что надо делать второму номеру истребителя танков. Парень слушал внимательно, прошептывая про себя губами все то, что рассказывал и показывал ему Иван.

Атака немцев захлебнулась не успев начаться, не любят они, когда их так встречают, не любят. Теперь жди авиацию, а уж потом они снова попрут. Только подумалось об этом Волохову, как загудело, а потом дико и отрывисто завыло серое небо. Самолеты пикировали на наши позиции, сбрасывая вместе с бомбами дырявые бочки, которые душераздирающе ревели. Волохов этого уже насмотрелся; зажав уши ладонями, он внимательно наблюдал за атакующими самолетами. Один очень не понравился Волохову, он пикировал прямо на них.

Схватив оцепеневшего от страха парнишку в охапку, он упал на дно окопа.

— Вот зараза! — успел прохрипеть Иван.

Бомба рванула рядом, обрушив на них комья мерзлой земли. Этот удар он принял своей израненной спиной и потерял сознание от боли. Когда очнулся, то с удивлением узнал, что вытащил его из окопа и притащил в землянку не кто иной, а именно боец Иванов Иван Силантьевич.

— А ты жилистый оказался. И как ты меня выволок-то оттуда? Надо было санитаров позвать, — ворчливо допытывался он у парня, сидевшего у его изголовья, пока сестра накладывала повязки.

Тот молчал и смущенно улыбался.

— Спасибо, сынок, ты мне жизнь спас, спасибо, — поблагодарил Волохов, когда медсестра ушла. — Противотанковое ружье возьми. Береги до моего возвращения, понятное дело, по танкам бей, коль попрут, учись их, гадов, жечь…

В этот день немцы больше не атаковали. Медсестра настояла, несмотря на просьбы Волохова, отправить его в санбат. Вечером, только стемнело, несколько розвальней пригнали за ранеными, и Волохов уехал.

Давно Иван не видел лошадей. Покрытые изморозью ноздри жеребцов выдавали фонтаны пара на морозном воздухе. Они косили глазом на раненых, запах человечьей крови был им непривычен. Вздрагивали всем крупом от выстрелов и взрывов. Деревенские были лошади, не строевые, определил Волохов, им бы пашню пахать да сено возить, а не раненых с поля боя. Достается и животине в этой войне…

А в госпитале, куда попал Волохов после двух дней пути, была просто райская жизнь. Он не спал в кровати очень-очень много лет, а теперь простыни белые, как забайкальский снег в декабре… подушка не ахти какая, но и не кулак под затылком. Волохов, тихо наслаждаясь далекими воспоминаниями, вдыхал в себя запах чистого белья и совсем забыл о своих ранах. Он после операционной, где из его нашпигованной мелкими осколками спины пару часов удаляли немецкий металл, умудрился сам выйти в курилку, за что получил нагоняй от медсестры. Но самым главным событием судьба наградила его утром следующего дня, когда на завтраке в столовой он нос к носу столкнулся со Степаном Макушевым. Оба стояли совершенно обалдевшие от счастья, даже сказать друг другу ничего не могли. Потом долго говорили, рассказывая каждый о том, как и где они побывали за время разлуки. Волохов через медсестру достал немного спирта, и они с Макушевым отметили встречу, закусив черным сухарем глоток обжигающей душу жидкости. Отметив, решили прогуляться; при госпитале был небольшой сквер, вот там, на лавочке, они и решили посидеть, подышать морозным воздухом. Рядом к входу со двора подъезжали полуторки с ранеными, их разгружали санитары, кого выносили на носилках, кто сам старался дойти в этот госпитальный покой. Ничто не предвещало беды, тыл какой-никакой, а тыл. Но она пришла. Пришла она с неба.