Российский колокол №7-8 2019 - Альманах Российский колокол

Вышла книжка сказок «Влюблённый забор и другие сказки»; в Германии вышел сборник сказок и рассказов о животных «Лебединые слёзы».

Лауреат международной премии им. Виталия Бианки.

Всё решила… голова (эпизод 1918 года)

Он не единожды пытался разговорить отца на тему, как тот пришёл в Красную армию. Фамильные корни – по отцовской линии – из священнослужителей, дворян; знание двух иностранных (французский, немецкий); найденные в малоприметном боковом ящичке бюро бумаги, свидетельствовавшие об успехах при выпуске из Московского кадетского корпуса; Михайловского училища и… суконная «будёновка» да звание комэска. Явная нестыковка.

– Только не стоит приукрашивать, – не выдержал как-то очередной серии вопросов Фёдор Иванович. – Был достаточно молод, идеологически не определен – «шатался», так сказать. В сентябре семнадцатого пришёл в краткий отпуск из-за контузии, задержался в Москве, а тут революционная буря подхватила. Знающего народу у большевиков не хватало, случайно попал в Красную гвардию. Затем Западный фронт – бои против немцев и Юденича. Через несколько месяцев перешёл к своим (в один из добровольческих белых полков): надоело смотреть и слушать о расстрелах многих знакомцев. Недоверие к «золотопогонникам» довлело часто над разумом.

С весны 1918 года был на юге – сначала в районе Царицына, чуть позже на Дону. Ни душа, ни сердце успокоения найти не могли. Кровь и жестокость присутствовали в полной мере с обеих сторон. Гражданская война тем и выворачивала «наизнанку», что брат на брата, сын на отца, часто не задумываясь, замахивался, только потому что изначально по разные стороны были.

Хочу заметить, что красные в основном только к стенке ставили, а вот наши, белые, всё больше вешали – подчас могли так все фонари на целой улице украсить. И особой, какой-то садистской жестокостью отличались женщины с нашей стороны. Вот один из примеров – походная жена штабс-капитана Черемисина. Любила, стерва, пленному иной раз по глазам нагайкой «с шайбой» хлестнуть или кавалерийской пикой раненого добить, долго смотря, как из пронзённого тела кровь хлещет.

Надоело всё «до чертей». И отсутствие порядочного мыла, и вшивость (как во фронтовом окопе), и частые вспышки холеры, тифа; и бесконечные подозрения с обеих сторон, и доносительство, и мародёрство, и участившиеся случаи выстрелов в спину.

Особенно возмущали ничем не оправданные проявления садистской жестокости и цинизма.

…Фёдор Иванович позволил рассёдланной Астре поваляться на траве, предварительно хорошенько протерев её соломой. Снял седло, сам стал рядом, готовый при первом выстреле вновь заседлать лошадь.

Фёдор Иванович стоял почти в центре группы из четырёх человек (сговаривались насчёт вечерней пульки), когда краем уха зацепил разговор рано начавшего седеть ротмистра Юдинкова с двумя молодыми кавалеристами. Один всё удивлялся, что не встречал на поле боя отрубленных голов.

– Неоднократно видел расколотые черепа, «разваленные» до седла тела, а валяющихся голов ни разу, – сетовал он.

– Всё потому, батенька, – назидательно произнёс Юдинков, – что мы рубим пехоту сверху, с силой. А здесь требуется удар «мягкий», скользящий. При случае напомните.

Взбивая пыль, на залитую солнцем площадь влетела пролётка. Кроме кучера в ней сидело ещё трое: в центре, в изодранной гимнастёрке и с кровоподтёками на лице – высокий мужичок; по бокам от него, с примкнутыми штыками на трёхлинейках – двое наших солдат (явно конвой).

Почти сразу из большого каменного дома на крыльцо, торопясь и немного прихрамывая от недавнего ранения, но резво выкатился полковник Архаров:

– Это что такое?

– Да вот – велено в штаб доставить, к вам, ваше благородие!

– Комиссар?

– Так точно, – отозвался конвоир.

– Некогда. Мне пролётка нужна. Повесить, – буднично распорядился Архаров и плюхнулся на сиденье, скрипнувшее рессорами.

Архаров ткнул кучера в спину, пролётка с места взяла скорость.

Комиссар стоял на солнцепёке с трясущимися руками. Один из конвойных отправился в штаб – видимо, за верёвкой и мешком, чтобы выполнить приказ полковника. В это же время к красному подошёл Юдинков. Он не торопясь достал серебряный портсигар с монограммой, протянул комиссару:

– Угощайтесь и успокойтесь.

Пленный взял две папиросы: одну сунул за ухо, вторую быстро и жадно закурил.

Юдинков сделал три шага назад. Раскуривая, комиссар стоял к нему спиной, прикрываясь от лёгкого дуновения июльского ветерка. Ротмистр неожиданно для всех выхватил саблю и нанёс по шее пленного сухой скользящий горизонтальный удар. Голова упала и мягко откатилась в пыли. Фёдору Ивановичу и смотреть бы на голову продолжать, а он, словно заворожённый, не мог оторвать взгляд от шеи, из которой через несколько мгновений вылезло горло, откуда стала хлестать чёрная кровь. Тело зашаталось и рухнуло оземь с глухим звуком.

– Вы его как петуха непокорного, – заметил вскользь вольноопределяющийся Фроликов, у которого даже пропало желание продолжать обсуждение предстоящей баталии за карточным столом.

Ротмистр без суеты подошёл к распластавшемуся комиссарскому телу и оттёр не успевшую «запечься» на клинке кровь о его брюки.

Затем Юдинков торжествующе огляделся и сказал, обращаясь к молодёжи:

– Ну, видели, как надо рубить? С одного удара – чик – и вон она, голова. Пойди, скажи напарнику, что ничего более не требуется – ни верёвки, ни мешка, – сказал второму конвоиру.

– Милостивый государь, вы поступили подло. Зачем же нужно было словно надежду давать, угощать комиссара папиросой? – возмущённо вскинулся Фёдор Иванович.

– Не кипятитесь, как курсистка. Какой пример молодёжи? Сделал я всё верно: во-первых правильный удар показал, обучил. Во-вторых, комиссару мучиться в мешке да в петле не пришлось. А то, что закурить дал – это ему нервы успокоило. Может, вы меня ещё «к барьеру»? Извольте, готов.

– Полно, господа! Жизнь нынче – копейки не стоит и не такие фортели показывает, – примирительно произнёс артиллерийский капитан Солодков. – И, Фёдор Иванович, голубчик, не забывайте – завтра наступление. Не дай бог, ежели за спиной кто-либо не из своих окажется. Доброхотов много развелось. Ещё и в контрразведку заявят. Мы-то вас знаем, а там остолопов и «садюг» хватает.

В тот вечер застрелился один из преферансистов – подпоручик Николаев. Выставил на всю компанию полдюжины «Смирновской» и два шустовских коньяка. В прощальной записке объяснил, что кругом слишком много грязи и подлости, «душно ему», ушёл к себе в комнату и застрелился.

Фёдор Иванович после похорон трижды приставлял наган к виску, но на курок так и не нажал. Ему всё мерещились агатовые глаза Зиночки, которую он оставил в Екатеринодаре. Там теперь красные.

Через неделю стал помощником командира эскадрона Первой Конной.

…Вечером чаёвничал на просторной веранде у старого знакомого ещё по Москве – инженера Розанова. Зинаида Гавриловна сидела напротив.

Розанов настойчиво добивался ответа на вопрос о том, как он всё же решился перейти. Фёдор