И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора

одобрять

в алкоголизме, в табаке…

Залп – и зарплату отобрать,

пока не в кабаке!

30

Начальник! Брошкин! Мужичок —

телевичок! Не тельце – тля.

Монетка – личико.

            Штаны

шотландских моряков.

Твой возглас – лебединый плач.

Ты издали меня лизал,

проникновенно лебезя,

расценки подрезал!

31

Курганов Саша, наконец!

Мой Паганель! Мой бригадир!

Сигналы электросистем

слагая, голубел.

Ты утверждал бессмертье схем,

ты так монтировал виток,

укладывая проводок,

как сына в колыбель.

32

Меня учил – не научил.

Я начинания твои

в полезности не уличил,

апатию – таил.

Ты сутками произносил

целенаправленную речь,

такую правильную речь,

что было больно мне.

33

Мы в мае открывали «Парк

Культуры».

       На металлолом

укладывали животы.

Миниатюрный пляж.

Мы облучали животы,

мы обольщали крановщиц,

мы обобщали: нищета!

Мы – обличали век!

34

Гори, дорога, догорай, —

он думал, —

        догорю и я.

Я мог бы выйти в токаря,

а вышел в слесаря.

Петр – токарь!

Как стрельцов карал!

Как радостно карать!

Но – сконструировал канал —

ликуйте, токаря!

35

Мой жалкий жребий лжив,

                а – жаль,

Я жил, как жил.

         А – зря!

Необходимо жить и жать

и выйти в токаря!

Я знал, что мал,

         а заверял,

что бешено большой.

А вышло —

        вышел из варяг,

а в греки —

не пришел.

36

Осатанел от сотен книг:

там – Ганнибал, там – Галилей,

Гагарины, Гаргантюа —

богатый гобелен!

Гоген глумливый не картон —

лобзает ляжки!

         Только я

не некто даже, а – никто.

Не вышел в токаря…

37

Он шел каналом.

Шел к жене

чужой. И не пойти – не смог.

И что пошел – не сожалел.

Он получил письмо

и декламировал, сканди —

руя, как механизм часов

скандирует секунды эр…

А получил вчера.

Письмо

38

«Не здравствуй сразу, а прощай

пишу,

прощай, мой самый злой.

Ни счастья – где уж! —

              ни пощад

не надо.

     Бог с тобой!

Не предъявляю иск обид,

искоренения обид

не вымогаю.

        Что вчера

искал – не искупить.

39

Что нам обеты обвинять —

вчерашнее обременять!

Нам не друг друга обнимать, —

нам беды – не объять.

Прощай!

     Прищуренные дни

над Ладогой. Дни – полусвет.

Ни снег. Ни оттепель.

            Идут

На райгу рыбаки.

40

Кобылы сети волокут.

Улов в те сети вовлекут.

Как вилки,

      пальцы рыбаков

воинственно блестят.

А мой отец… Ах, мой отец!

Ах, мой доцент – пенсионер,

в пижаму хилую одет,

юродствует старик…

41

Питается. Плюется. Спит.

Свистит. Нисколько не грустит.

Он коротает „Капитал“

и Лениным грозит.

Паясничает на окне:

– Я – жертва культа! О, судьба!

Не жертва культа он, о, нет,

лишь – самого себя.

42

Он фанатизм в себе самом

переосмыслить не сумел.

Он уцелел в тридцать седьмом.

Но и не уцелел

он, потому что, потрясен

товарищами лагерей,

он опасается людей.

Его согнул позор

43

былого.

     Выдумал режим:

из пятьдесят восьмой статьи

читает ночью —

          сторожит

сам! – самого себя!

Как страшно!

        Как ты упрекал,

что робко радуюсь,

            но как

отважно радость проявлять,

когда родитель – страх!

44

Ты думаешь – ты ревновал,

подозревал в семи грехах,

подозревал не ты —

            твой страх

меня подозревал.

Ты потому и потерял

меня,

ортодоксальный раб,

я хрупкий трус, —

           что повторял,

что независим, храбр.

45

Несправедлива. Извини.

Ты – отвлечен скорее был.

Уменье мужу изменить —

от трусости рабынь,

боязни уронить удел

цыганщины, вина, монист…

Так получилось: муж – студент,

любовник – демонист.

46

А мать в блокаду умерла.

Дизентерия. Паратиф.

Тогда Виктория взялась

откуда-то с небес.

Сорокалетний ангел бездн

добросердечья.

          Двадцать лет

влюбленности ее отец

зачем не замечал?..

47

В Ладоге мы все втроем:

отец, Виктория и я.

Отец с Викторией на „вы“,

невеста и жених.

Они невинны и новы,

жеманны – что им! – молодежь!

Каникулы…

Читаю…

Сплю…

Обстирываю их…

48

Отца зовем „дядя Игнат“…

Совхоз наш рыбами богат…

А фрукты видели в кино…

Нет мяса…

Есть вино…

А мне – поплакать на заре

без обличений, без улик.

Стыд назревал. И стыд – назрел.

И стыд – увы! – велик.

49

Прощай, мой черный. И – молчи.

Вчера – очарованье чар.

Без пользы обнажать мечи картонные.

    Прощай!

Я лгать устала.

        Я дебет

с кредитом подвела, и – нуль

и в муже, милый, и в тебе.

NNN…

И – прощай!»

50

– Гори, дорога, догорай, —

он думал, —

        догорю и я.

«Любовник нудно доиграл», —

газеты говорят.

Любовник полон мыслей, муз,

он мужественен, как брезент,

и все равно редактор – муж,

любовник – рецензент.