Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

девушкам было свойственно преувеличивать степень своей «сексуальной благотворительности», но даже если Нэнси не была столь невоздержанной, как утверждали злые языки, сочетание алкоголя, эмоциональных всплесков и переутомления влияли на нее крайне отрицательно. Бывали дни, когда она в отчаянии просыпалась после вчерашнего дебоша; в стихотворении 1916 года «Раскаяние» она жестоко отчитывала себя за «расточительность, беспутство, глупость, дерзость», за «жадность рук и похотливость глаз». Она чувствовала себя грязной и не узнавала себя прежнюю, а ведь ей было всего двадцать лет.

В таком настроении она и убедила себя, что сможет полюбить Сидни Фейнберна. Он был хорош собой и образован; его даже, пожалуй, можно было назвать красавчиком; после войны его ждала полная приключений военная карьера в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Хотя восприятие Нэнси позднее исказила ненависть, при первых встречах ей казалось, что Сидни сможет предложить ей стабильность и порядок.

Она всерьез занялась поэтическим творчеством. Война подбросила тему и материал, и в 1916 году у нее вышло семь стихотворений, вошедших в антологию Эдит Ситуэлл «Колеса», названную в честь одного из них [40]. В то время в ее творчестве ощущалось влияние Т. С. Элиота, с которым она недавно познакомилась; она боготворила его новое стихотворение «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Эти строки «Раскаяния» явно вдохновлены Элиотом: «Сгустились сумерки на улицах дождливых, / сижу я в комнате угрюмой молчаливо».

Выходя за Сидни, Нэнси не только надеялась упорядочить свою жизнь и уделять больше времени творчеству, но и пыталась компенсировать разлуку с Айрис. В конце 1915 года Герберт Три уехал в Америку – ему предложили работу над кинопроектом в Голливуде и организацию Шекспировского фестиваля в Нью-Йорке. Опасаясь за репутацию младшей дочери, он взял ее с собой. Нэнси страшно скучала по Айрис, а когда узнала, что та влюбилась в художника и фотографа Кертиса Моффата и планировала выйти за него замуж, Нэнси решила, что должна сделать то же самое. Она думала лишь о непосредственной выгоде брака и не особо загадывала на будущее. Во время войны о будущем никто не думал. Сидни мог скоро умереть, да и она тоже.

Разумеется, брак оказался еще более суровым испытанием, чем жизнь в материнском доме. Сидни был очень общителен, и когда они обосновались в маленьком доме на Монтагю-сквер, который им купила Мод; он, само собой, решил, что всем его друзьям будут там рады. Многие из них были офицерами в увольнительной, говорили исключительно о спорте и полковых делах. На нескольких сохранившихся фотографиях новобрачных Нэнси выглядит почти призраком, незаметным за широкими плечами, пронзительным взглядом и окладистыми усами мужа. А ведь в предсвадебной шумихе газетчики оптимистично пророчили, что после войны «оригиналка» мисс Кунард станет «одной из самых популярных светских дам».

Из чувства долга Нэнси поначалу скрывала растущую неприязнь к мужу и притворилась, что не слишком радуется, когда в начале июля 1918 года Сидни посчитали здоровым и годным к возвращению на фронт. Полгода он прослужил во Франции; как полагается примерной женушке, она регулярно писала обманчиво ласковые письма, пряча их в посылки с конфетами и прочими деликатесами.

Однако, оставшись одна, Нэнси ощутила огромную радость и облегчение. Айрис по-прежнему была за границей, путешествовала с Кертисом и их новорожденным сыном Айваном, но недавно у Нэнси появилась новая подруга – Сибил Харт-Дэвис, старшая сестра Даффа Купера. Сибил была старше Нэнси на одиннадцать лет; у нее был муж и двое детей, и Нэнси казалось, что ей удалось достичь удивительного равновесия между семейной жизнью и независимостью. Материнство давалось ей легко. Глядя на Сибил, резвящуюся в саду с малышами Рупертом и Дейдрой, Нэнси с болью вспоминала свое одинокое детство.

Тем летом Нэнси и Сибил вместе сняли дом в Оксфордшире, недалеко от Кингстона-Багпуайза. Они спасались от немецких авианалетов, а Нэнси надеялась, что спокойная деревенская обстановка благоприятно скажется на работе. К ним часто приезжали лондонские друзья – братья Ситуэлл, Альваро Гевара, Мэри и Сент-Джон Хатчинсон; они приглашали солдат из соседнего тренировочного лагеря и устраивали затяжные кутежи с целыми кувшинами дешевого вина. Но Нэнси оставалась верна своему слову: закрывшись в гостиной, она курила одну за другой сигареты и на несколько недель с головой ушла в творчество.

Когда она писала стихи, то становилась такой, какой всегда хотела быть. Но этим летом к радости творчества примешивался восторг первой пылкой влюбленности.

Питер Бротон-Эддерли был единственным другом Сидни, который нравился Нэнси. В 1917 году он заходил в дом на Монтагю-сквер; Нэнси впечатлили его искреннее увлечение литературой и добродушный характер. Он дружил с Даффом Купером и Дианой Мэннерс – Нэнси тоже сочла это преимуществом. Тем летом он приехал в увольнительную, и она пригласила его на выходные в Кингстон-Багпуайз.

Он остался до конца отпуска, и о чувствах Нэнси к нему можно судить из описания их совместного чтения новой повести Джорджа Мура в саду дома в Кингстон-Багпуайзе: «Мы с моим возлюбленным сидели на дереве и под деревом и несколько дней подряд читали друг другу “Каникулы рассказчика”. Чудесный язык и атмосфера книги, окружавшая нас обстановка – в эти часы все казалось невыразимо трогательным».

До самой смерти она будет ассоциировать Питера с этой книгой и верить, что летом 1918 года встретила настоящую любовь. Но солнечное лето кончилось, Питер вернулся во Францию, а холодным утром в конце октября Нэнси разбудила Сибил и сообщила, что Питер умер от ранения в живот. Нэнси охватило глубокое всепоглощающее горе, и, возможно, именно поэтому она укрепилась в своей неприязни к Сидни. Ведь он был жив, а Питер погиб.

Случись их отношениям продолжиться, ее чувства к Питеру, возможно, остыли бы так же скоро, как иссякла слабая привязанность к Сидни и многим другим. Но она годами считала его единственным мужчиной, «которого любила всецело и с кем хотела жить». Некоторые ее друзья соглашались, что с Питером она остепенилась бы и обрела шанс на простое человеческое счастье. Его гибель нарушила ее хрупкое душевное равновесие, и она так и не оправилась от удара.

Всего через несколько недель после смерти Питера закончилась война. Мир охватило слепое ликование, и Нэнси ненавидела его за это. Вере Бриттен тоже было не до радости: звуки колоколов и возгласы толпы казались ей погребальным звоном по «потерянной юности, которую война у нас украла», и напоминанием, что «мертвые мертвы и никогда не вернутся». Среди этих мертвых были возлюбленные, супруги и женихи; пока гремели праздничные фанфары, миллионы женщин по всей Европе переживали то же, что и Нэнси: им