Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

для девочек, где Нэнси, правда, проучилась совсем недолго. В детстве Нэнси казалась Айрис замкнутой и злой, а Нэнси пугала щенячья восторженность Айрис. Теперь же они разглядели друг в друге родственные души.

Айрис была на год младше Нэнси и училась в Художественной школе Слейда. Она носила свободные крестьянские платья, сотканные в мастерских «Омега» Роджера Фрая [38], и коротко стригла свои белокурые волосы. Нэнси, которая тогда еще ходила с длинными волосами, восхищалась этой смелой альтернативой сложным высоким прическам или небрежным пучкам в греческом стиле, которые носили большинство их ровесниц. Еще больший восторг у нее вызывал мир искусства, с которым ее познакомила Айрис.

Многие девушки из среднего и высшего класса, мечтавшие сбежать из дома, осуществляли этот план с помощью художественной школы. Университеты все еще редко принимали женщин – в женских колледжах Оксфорда и Кембриджа обучалось всего около тысячи человек, а официальные дипломы женщинам начали выдавать лишь в 1921 году. Даже Диана, начисто лишенная таланта рисовальщицы, проучилась в школе Слейда один семестр, так как это было единственное место, где мать ей не докучала. Но Айрис относилась к учебе серьезно и с головой окунулась в богемную жизнь. Познакомилась с компанией художников – чилийцем Альваро Геварой, Ниной Хэмнетт; водила дружбу с поэтами Робертом Николсом, Томми Эрпом, Эдвардом Уиндемом Теннантом и братьями Ситуэлл.

Айрис ввела очарованную Нэнси в свой кружок, и Лондон открылся ей совершенно с другой стороны. В этом Лондоне все крутилось вокруг «Эйфелевой башни». С момента открытия этого ресторана в Сохо он стал местом встреч писателей и художников. Владельцем и шеф-поваром «Эйфелевой башни» был австриец Рудольф Стулик, и даже тамошняя еда – ароматные континентальные блюда, щедро приправленные чесноком, – казались родом из другого, более «настоящего» мира. Иногда в «Башне» выступал поэт Артур Саймонс, ветеран-декадент рубежа веков в широкополой шляпе, с непременным стаканчиком абсента в руке и печальным взором. Но Нэнси с нетерпением ждала каждого вечера независимо от того, кто окажется среди гостей. Дж. М. подтрунивал над ней, говорил, что она связалась с богемой, критиковал новую поэзию и картины, называя их «бедламом». Но его критика лишь укрепила решимость Нэнси – теперь она хотела жить только так. Ее зрелое стихотворение «Ресторану Э. Б.» стало посвящением «Башне» и ее атмосфере; она называла это место своим «мирским и духовным домом», царством «остроумия и блеска, крепких вин, новых блюд» и «таких непохожих друг на друга людей, говоривших на странных языках».

Они с Айрис решили снять квартиру, «Фиц», где можно было оставаться без присмотра, читать, писать, рисовать и встречаться с друзьями. Там они вместе прочли первый выпуск еретического журнала Уиндема Льюиса «Мировой пожар» [39]. Льюис изложил свою идеологическую повестку, поделив современный мир на ангелов и демонов, тех, кто был достоит либо «благословения», либо сжигания в «мировом пожаре». В первый список вошла довольно пестрая компания художников, суфражисток, артисток мюзик-холла и профессиональных боксеров; во второй – весь культурный истеблишмент, включая Бичема («пилюли, опера, Томас»). Нэнси читала этот список и узнавала в нем собственный боевой клич.

В последние безоблачные недели перед войной Нэнси казалось, будто она застряла меж двух миров. Сезон продолжался, Мод по-прежнему контролировала ее жизнь, но ей удавалось тайком сбегать в «Фиц» и вести существование, о котором ее мать почти ничего не знала. После объявления войны сперва казалось, что ничего не изменилось. В «Эйфелевой башне» начались оживленные дебаты о политике и эстетике войны; Льюис утверждал, что война – необходимое зло, которое очистит Европу от «зажравшихся империалистов». Тем временем в доме на Кавендиш-сквер Мод заставляла Нэнси участвовать в организации благотворительных мероприятий в пользу британских солдат. Сохранились фотографии с гала-приема, посвященного поэзии Омара Хайяма, на которых Нэнси изображена в тоге и сандалиях – доказательство, что она по-прежнему оставалась послушной дочерью и девушкой из высшего общества.

Но вопреки прогнозам Германия не терпела поражение, жертв становилось больше, и Британия поняла, что игры закончились. Осознала это и Нэнси. Ее первое изданное стихотворение посвящалось солдатам, павшим в бою. Его опубликовали в 1915 году в июньском номере «Кроникл», журнала Итонского колледжа, редактором которого тогда был ее кузен Виктор. Тема стихотворения была довольно традиционной, как и язык – «умрут они в безвестности, когда утихнет битва, / никто лампаду не зажжет и не прочтет молитву», – но за этими строками крылись искренние чувства. Многие знакомые Нэнси уходили на фронт, и у смерти появилось человеческое лицо.

Подобно Диане и многим другим, она стремилась притупить тревогу. Днем усердно работала над сочинениями и безудержно кутила ночами. Вечера начинались с коктейлей в «Кафе Рояль», продолжались на вечеринке у кого-нибудь в гостях и почти всегда заканчивались в пьяном угаре: Нэнси с бокалом в руке напевала свою любимую песню «О, красивая куколка», положив голову на плечо мужчины, с которым только что познакомилась.

Не совсем понятно, когда именно она начала вести активную сексуальную жизнь. Ее считали легкомысленной еще до войны: почувствовав, что стала взрослой привлекательной женщиной, она училась этим пользоваться и флиртовала с мужчинами, например, с Альваро Геварой. Оправдывалась она просто: «У матери роман с Томасом Бичемом, значит, и мне все можно». Однако в то время девушек считали легкомысленными, даже если они просто целовались, поэтому можно предположить, что Нэнси лишилась девственности уже после начала войны. Впрочем, когда это случилось, она явно не заботилась о сохранении репутации.

Война пробудила в ней первобытную потребность в человеческом контакте. Ее воображение будоражили картины страданий солдат, среди которых были и ее друзья. В общении с женщинами старшие офицеры старались помалкивать о том, что видели на фронте, но молодые солдаты, с которыми общались Нэнси и Айрис, отличались большей разговорчивостью. Они намекали на ужасы, творившиеся на поле боя: зловоние, безумие и грохот окопов; кровавую бойню, которая ждала взвод солдат, получивших приказ наступать сквозь колючую проволоку и пулеметный огонь. Эти образы не давали Нэнси покоя; она стыдилась своих привилегий и безопасности, и они с Айрис не придумали лучшего способа унять свою вину, чем предлагать себя мужчинам, которые желали ими обладать.

Они романтизировали свое положение и считали себя солдатскими ангелами-хранителями. Айрис вспоминала, как они вдвоем смотрели на первые бомбардировки Лондона: «Костры алели в небе и над рекой, а мы чувствовали себя выжженными дотла вчерашним чудовищным кутежом». Она писала, что их «желания обострялись, и они достигали краткого удовлетворения перед тем, как принести себя в жертву». Впрочем, невозможно точно определить, чем именно они занимались, поскольку в то время