Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов

class="p1">Мне было плевать на общественное мнение. Ощущение своей необычности в любом случае не покидало меня ни на секунду. Статус барона — помогал в этом. А все странности пусть списывают на свои собственные религиозные убеждения.

Читал быстро, одновременно осваиваясь в языке.

В Арморике и не только тут, в ходу так называемый «всеобщий». По-видимому, всеобщий это изменившийся язык древних, которые наследили и тут. Скорее всего, сотни диких племен, у каждого свой язык. Древние общались только на своём. Насаждали его среди дикарей. Плюс письменность — алфавит. Устные языки умирали вместе с носителями, а книги, свитки, грамоты, документы и даже скабрезные надписи на стенах — жили дальше. В итоге все говорили на различных модификациях одного языка, дико подмешивая свои словечки и акцент. Но понять при желании можно.

Конечно, норманны или как их называли — норды, отличались разительно. Их язык звучал как чужеродное карканье. Снорре, чья неграмотность не вызывает сомнения, тем не менее сносно общался на рынке с мореходами на нордском. Звучало ужасно. Надо будет заставить и меня научить хотя бы основам.

Часть слов в книгах я откровенно не понимал. Что-то запоминал, чтобы потом разузнать, остальное пропускал, пытаясь выудить смысл и без этого. Источники информации были слабыми. Вторая книга — как водится краткое Священное писание. Третья — жизнеописание какого-то бандита или короля. История увлекла меня, я даже не искал информацию, мне было просто интересно, чем закончится сюжет, сможет ли он победить монстра.

Осторожно закрыв последнюю страницу, украшенную картинкой с кривоватым поверженным драконом — я выдохнул. Победил ценой своей жизни.

Рядом со мной и, наверное, уже давно, стояла старшая дочь Шлойме. Книги переплетены потасканной кожей, приятной на ощупь. От созерцания трех прочитанных мной книг меня отвлекло то, что девочка зашлась кашлем. Закрыла рот рукой — для приличия. Когда отвела руку, на пальцах мелькнула кровь. Я резко встал. В теле ни следа от неподвижного многочасового сидения.

— Как тебя зовут, девочка?

— Ракиль, — вид у неё сделался донельзя испуганный.

— Подойди ко мне. Рот открой. Подыши.

Она растерянно повиновалась, а из подсобки показался озабоченный лавочник.

— Мессир Шлойме. Ваша дочь тяжело больна?

Обычно многословный иудей хмуро кивнул и коротко бросил.

— Чахотка!

— Позовите свою жену, если она здесь. Потом идите сюда и заприте лавку.

Лавочник сверлил меня тяжелым взглядом, но поспешил всё исполнить. Девочка так и стояла посреди комнаты, и в глазах её читалось огромное желание поскорее сбежать.

— Шлойме. Мадам Геула, если не ошибаюсь. Не знаю, что вы там про меня слышали, но священные силы дали мне способность исцелять болезни. Может не всегда, на всё воля Всеотца. Станьте тут и тут. Девочка, Ракиль, ты стой смирно. Вы же иудеи? Какая у вас главная молитва? Самая сильная? Мне нужно, чтобы вы хором прочитали её, и если понадобится, то несколько раз. Искренне. Вложите туда всю свою веру.

Хозяева дома с откровенным испугом воззрились, как я сделал немыслимое — стал перед их дочерью на оба колена. Плевать, что они там думают.

— Начинайте!

Погрев ладонь о ладонь, с огромной осторожностью взял девочку за цыплячью шею. Почему я это делаю? Зачем? Чему удивлен? В этом мире дети мрут, как мухи. У этого ребенка инфекционное заболевание съело половину легких, и её иммунитет уже не справляется. Но дело не в этом. Дело не в дочери лавочника. Важно, что со мной. Почему мне не безразлично? Зачем я хочу, чтобы эта девочка жила? Я сам убил много народа в прежнем мире, и в этом. Наверняка много ещё прикончу. Люди рождаются и умирают. Такова судьба. Чужая ли жизнь, моя собственная, никогда не представляла для меня особой ценности. Какое мне дело? Но желание внутри меня. Оно так сильно, что, если Шлойме решит, что я угрожаю его дочери и попытается размозжить мне череп — ничего не получится. Я сильнее его, сильнее любого в этом городе, хоть всех собери — никто меня не остановит. Почему?

Надо мной лилась тихой музыкой проникновенная еврейская молитва. Лечение. Жизненные силы текли рекой. Запущена регенерация тканей. Иммунитет из горстки необученных погибающих крестьян превращался в кованную булатом гвардию численностью с войско крестоносцев. Органы проснулись ото сна, сердце заработало сильнее и уже требует питания для роста. Кровь омывает воспаленные участки, легкие гонят кислород, организм налит тугой упругой силой. Всё. Теперь нет больше такой инфекции или воспаления, чтобы остановят жизнь в худеньком тельце девочки.

Я отпустил руки и покачнулся. Лавочник моментально замолк и вцепился в меня, не давая упасть. Мать девочки схватила её в охапку и скрылась из виду.

— Всё будет хорошо, Шлойме.

Я провел в лавке ещё полчаса. Лавочник с тревогой в глазах отпаивал меня теплым молоком с необычным пресным хлебом. Наверное, национальная кухня. Он был испуган, молчалив и взволнован. Я ничего не стал объяснять ему. Сам увидит. Потом в лавку зашел заспанный норд. Вздохнул, закатил глаза, увидев моё состояние, но не удивился и повёл в таверну, к старине Арману.

Поздний вечер. Гостеприимный хозяин лично усадил нас за стол — вдалеке от основной массы пьющих и жрущих мореходов. Вино придало мне сил, и я попросил Снорре рассказать, что знает он о морском деле и торговле.

Рассказчик из моего саттеля прямо скажем — дерьмовый. По слову вытаскивал как палач клещами хоть что-то о мореплавании. Внезапно в голову пришел вопрос.

— Ты веришь в судьбу, Снорре-Искатель?

Глава 7. Злые вести

— Это символ есть знак бесконечной мудрости Отца Вседержателя.

Аббат тожественно водил пятернёй по крупному каракулю на обложке фолианта с очередным церковным текстом.

Всё же я попал в местное аббатство имени некоего святого Гвеноле. Отец был против, но насмотревшись, как его отпрыск дерётся в учебных схватках, раскидывая всех и в любом количестве — махнул рукой. В аббатстве могли быть, и были — книги. Меня интересовали все, какие есть. В священных писаниях уже поднаторел, хотя и смущали мощные нестыковки, принимал их как данность и при желании мог цитировать заумные куски. Остро не хватало знаний про сам этот мир.

Мы выехали со Снорре и эспье Корнелио. Тайком, в черных плащах, в ночь, не останавливаясь в людных местах, под утро заезжали в какие-то чащобы, отдыхали, ели и кое-как спали, а к вечеру опять в путь. За три таких дурацких перехода, а это было условие отца, минуя сёла и город, иногда по пустынным местам, мы оказались перед унылым, недружелюбным низкорослым строением, наподобие замка. Несмотря