Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии - Андрей Курпатов

О естественности говорят так же часто, как и об индивидуальности, и с таким же постоянством всякий вкладывает в него какой-то свой смысл – от самого широкого, до самого узкого. Эти понятия столь трудно определимы, что даже психологи стараются не использовать их в своих печатных работах. А даже если мы их там и встречаем, это вовсе не означает, что они использовались авторами осознанно и целенаправленно. По крайней мере, никто не считает нужным выносить их в «предметный указатель». И, вероятно, истинная причина этого в указанной нами границе, которая пролегает в самом исследователе – психологе.

Гештальтпсихотерапия, созданная Фредериком Пёрлзом, четко осознавала эту сложность, и именно поэтому все техники ее состоят в том, чтобы добиться так называемого «сознавания». «В терапии следует заниматься не материалом, подвергшемся цензуре, а самой цензурой, той формой, которую принимает прерывание себя. Опять же, мы не можем работать изнутри наружу, мы можем двигаться только от поверхности внутрь, – говорит Пёрлз, и добавляет уже в другом месте: – Труд распознавания и действия отводится тому, кому он и должен принадлежать, – пациенту»37. Иными словами, Пёрлз снимает ответственность за результат “сознавания” с терапевта, подчеркивая, что он может лишь столкнуть невротика лицом к лицу (точнее, лицом к маске) с его загримированной, скрытой естественностью-спонтанностью.

Все это значительно легче показать на отношениях двух близких людей. Они могут говорить и думать все что угодно, но какое отношение это имеет к реальности? Они могут чувствовать все что угодно, но какое отношение это имеет к реальности? Обида, раздражение, возмущение, злость, грубость – встречаются между близкими людьми, но разве это заставляет нас называть их «близкими»? Разве это имеет отношение к реальности их «близости»? Нет, разумеется. Ощущение «близости» совсем в другом, в единении, которое нельзя описать словами. Но слова, чувства и мысли встают непреодолимым препятствием между двумя.

И здесь важно заметить, что и чувство, и мысль рождаются в содержательном поле, где есть что-то определенное (даже если его сложно определить). Содержание каждого из нас неисчерпаемо, обращаться к нему, все равно, что обращаться к пустоте. Ценной является лишь та неограниченная возможность, которой характеризуется наша сущность. На самом деле мы представляем собой неограниченную, реализующуюся возможность. Однако, результат этой реализации – это сложный конгломерат «нас» и «не-нас», а оценивать по содержательности – нелепо. Гений не меньше гений, если его гений не смог реализоваться. Мы говорим: «Ну я не хотел обидеть…» – и это правда. А что получилось? Но разве это наша вина, что обиделся тот, кого не обижали?

«Слушай свое сердце», «прислушайся к своему сердцу» – эти указания обращаются к сущности человека. «От сердца», – так мы чувствуем, – совершается спонтанное действие, и не случайно именно такое действие мы ценим превыше всего. И именно само действие, но не результат, не оценку, не описание, не интерпретацию. Последнее не имеет для нас никакого значения, если мы видим интенцию «сердца». Впрочем, необходимо оговориться, что те действия, которые мы называем «идущими от сердца», очень часто совершаются наперекор каким-то требованиям или внешним обстоятельствам. Это заставляет действующего осмысливать их, и в этом случае, хоть они и являются «чисто-сердечными», их уже не назвать «спонтанными». Спонтанность минует осмысленность, потому что она – не выбор среди альтернатив, а естественность существа.

Если мы производим какое-то действие, мы отождествляем себя с ним или, по крайней мере, осознаем, что это мы его сделали, хотя, может быть, и не хотели этого. Со спонтанностью иначе, мы не отождествляем себя с таким поступком, хотя знаем, что он наш и что мы хотели так поступить, даже не успев захотеть этого осознанно. Спонтанный поступок не находит себе никакого логического обоснования. Мы не можем удовлетворительно объяснить (даже самим себе), «почему?» мы его совершили, но мы совершенно уверены в нем. Мы не очень помним, «как?» это произошло, но ответ на вопрос «зачем?» очевиден настолько, что им даже трудно задаться, смысл был в нем изначально и значительно раньше, чем цели или задачи. Именно таково спонтанное действие, оно происходит не из какой-то отдельной части нас (какой-то роли), даже не из наличествующей конкретной целостности нас (не из всей совокупности имеющихся в нашем арсенале ролей), а из всей потенциальной возможности нас, т. е. из нашего центра, нашей сущности.

Хороший пример спонтанной активности – слезы. Не случайно плач оказывается основным прерванным процессом у большинства пациентов, о чем свидетельствует опыт психотерапии. Хотя, конечно, плач может быть и «поверхностным» относительно сущности человека, «исходящим» из контуров его личности, а не «изнутри». Например, во время приступа у истерика, и именно неестественность этого плача мешает нам искренне сочувствовать плачущему. Но вот слезы радости или глубокого горя на достаточно ровном психоэмоциональном фоне – это, как правило, именно спонтанная активность. «Просто слезы», – говорит пациент (клиент), отвечая на вопрос о том, что с ним происходит. Эти слезы «очищают», сопровождаются значительным психотерапевтическим эффектом. И в этом нет ничего странного, ведь ими в этот момент проявляет себя сущность, индивидуальность человека, и именно в этот момент он естественен.

Поступая спонтанно, мы движимы всем своим существом, наличествующей и потенциальной индивидуальностью, но почему же это происходит так редко? Почему, подчас, нужны тяжелейшие потрясения, чтобы наше существо проявилось, наконец, спонтанной активностью? Почему так сложно приблизиться к тому, что, казалось бы, нам ближе всего?…

Как искать естественность-спонтанность?

Проблема невротика состоит не в том, что он не умеет манипулировать, а в том, что его манипуляции направлены на поддержание и лелеяние его неполноценности, а не на освобождение от нее.

«Мы все имеем о себе ложное представление», – эта фраза то сущностное противоречие, которое позволяет нам сорвать покров «очевидности» с фактов, которые до сих пор не поняты и не осмыслены нами должным образом. Мы действительно имеем о себе ложное представление, причем это и не пресловутое «идеальное Я», и не классический в своем роде квадрат Джогари [4], это просто ложное представление о себе. Представление о себе – это то, что человек думает о том, чем он является. Разумеется, что это представление, в каком-то смысле, является самым близким к истинному из возможных, но оно ложно. Именно его ложность заставляет нас, подчас, испытывать странную, ничем конкретно не мотивированную борьбу чувств, и именно оно является причиной тех глубинных сомнений, которые способны перевернуть все с ног на голову в жизни человека, сомнений, которое некоторые авторы называют экзистенциальными. Это сомнение, чаще всего, содержательно оформлено ощущением никчёмности своей жизни, бессмысленности своей деятельности и работы, ощущением конечного в бесконечном. Появление такого сомнения часто называют «духовным кризисом».

Откуда же у нас появляется это ложное представление о себе? И можно ли вообще заподозрить ложность своего представления о себе самом? Что это за «точка обзора», которая позволяет усмотреть эту ложность? Никто, конечно, не будет возражать против утверждения, что все мы подчас ошибаемся на свой счет: относительно силы своей сексуальной привлекательности, профессионального мастерства, житейской мудрости… Но здесь речь не об этом, это частные ошибки, которые мы и отбрасываем, поскольку сами и замечаем эти заблуждения, так что речь о ложном представлении о себе, в этом случае, уже идти не может. Есть и другой возможный ход рассуждений, который, на самом деле, тоже не раскрывает нам сути вопроса. Он заключается в том, что наше представление о себе «субъективно», а потому, мол, и ложно.

Онтологический вектор открытой системы психологии человека показывает, что всякий из нас находится каждый в своей индивидуальной реальности, которая представляет собой всю совокупность наших взглядов, мыслей, восприятий, установок, впечатлений, ощущений, переживаний и тому подобных вещей, которые мы имеем от мира и о мире. Конечно, наши индивидуальные реальности ложны относительно друг друга (не случайно не существует «одинакового» восприятия вещей резными людьми) и отличны от реальности как таковой. Но данный ход рассуждений, как уже было сказано, не объясняет нам сути этого высказывания о том, что все мы заблуждаемся на свой счет и имеем о себе ложное представление. Индивидуальность наших реальностей скорее ответственна за социальное одиночество, чувство одиночества в окружении людей, нежели за экзистенциальное сомнение.