Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии - Андрей Курпатов

Глава четвертая

Естественность и спонтанность

Нарушенная целостность

Истинная природа человека состоит в целостности.

В очередной раз мы обращаемся к принципу целостности, а если речь идет о принципе в том виде, в котором его понимает методология, то понятно, целостность, о которой мы говорим, является «некоординатной». Так как целостность является принципом, следовательно, ее нет непосредственно, как вещи, как предмета. Это просто принцип и больше ничего, это не некое материальное сооружение и даже не идея, но, вместе с тем, целостность есть. Здесь уместно вспомнить высказывание С.Л. Франка: «Созерцаемое предполагает вне себя само созерцание и созерцающего; оно является нам все же как-то аналогично предметному бытию, как нечто, что “стоит” как-то “перед” нами и к чему мы как бы подходим извне, чтобы уловить его нашим познавательным взором. Подлинно безусловное бытие должно, напротив, мыслиться как подлинно всеобъемлющее единство и основа всего остального вообще; поэтому вне его не может оставаться решительно ничего»36.

Это «отсутствующее» есть, собственно, и отражает принадлежность к миру принципа, но категорическое утверждение о несуществовании принципа как вещи, говорит о том, что никакие системы координат к принципам неприменимы, поэтому замечание о «некоординатности» целостности делает невозможным описание и определение даже конкретной целостности. Какие возможности нам открывает эта «невозможность»? Во-первых, это критерий, позволяющий дифференцировать «собственно целостность» как принцип и «формальную целостность» (то, что непосредственно доступно органопсихическим функциям – сенсорному восприятию, памяти). Приведем пример «формальной целостности»: стол – это вполне определенная целостность (для глаза, осязания и тому подобное, то есть для всего того, что позволяет нам измерять пространство). Однако, если мы посмотрим на этот же стол глазами физика-ядерщика, то увидим, что его «очевидная» целостность мнима, ведь стол, как и любой другой предмет, – это волновая структура, просто в данном конкретном месте этих волн больше, чем в другом. Другой пример «формальной целостности»: любое историческое событие. Наша память (память человечества) с уверенностью репрезентует его как некую ограниченную целостность, ограниченную большей частью точками на оси времени: монголо-татарское иго просуществовало на Руси с 1243 по 1480 год – это так, но так ли целостно это событие? Генетик, скорее всего, подвергнет этот тезис сомнению.

«Некоординатность», вместе с тем, допускает нас к феномену «процессуальности». Процесс как принцип – это не движение и не изменение, это способ существования сущего и всего в нем, сознанию сложно его ухватить по той же самой причине – по причине его некоординатности. За внешней стабильностью макромира кроется поразительное по своей сложности и многогранности инореальное бытие микро-, микромикромира и так далее. Точно так же и за видимой нами внешней динамикой происходящего («все течет, все меняется») скрывается совершенно инореальная, недоступная нашему непосредственному восприятию процессуальность. Любой «процесс», границы которого можно определить во времени и (или) пространстве, – это уже не процесс в истинном смысле этого слова, а состояние, поскольку определены (или могут быть определены) точки его фиксации. «От нуля и до бесконечности» – это такое же состояние, как и «от одного до двух», а то, что первое состояние больше второго, не делает его меньше состоянием. Итак, образно говоря, процессуальная целостность – это некое неограниченное единство. Такова естественность и спонтанность.

В мире все естественно, но далеко не все обладает естественностью. Иными словами, под «естественностью» мы понимаем не простую, поверхностно лежащую, принадлежность к миру «естественного», а нечто иное. Вообще говоря, определяя «естественность», абсурдно использовать какие-то содержательные положения. Во-первых, всегда найдется что-то, что сложно будет посчитать естественным (например, половая активность естественна, но если речь об изнасиловании, это слово вряд ли уместно, по крайней мере, в отношении жертвы). Во-вторых, далеко не все, что внешне представляется естественным, можно назвать таковым, даже исходя из чисто прагматических установок (например, женщина идет на половые отношения с мужчиной не ради своего, но ради его удовлетворения). Естественность, как ее следует понимать, вовсе не содержательна. Если мы допускаем существование сущности и рассуждаем именно в этом поле, понятие естественности приобретает совершенно иное звучание – естественно то, что является проявлением сущности. И именно с этой позиции мы выстраиваем определение этого понятия.

Итак, принцип целостности позволяет нам говорить, что ограниченная естественность теряет свою процессуальность, а следовательно, и перестает быть естественной. Электрон разгоняют в ускорителе частиц, птицу сажают в клетку, «свободу» одного человека ограничивают «свободой» другого… Естественность проявляется спонтанностью, и без нее она несостоятельна, в этом смысле даже правильнее говорить «естественность-спонтанность», нежели «естественность и спонтанность». Любое вводимое ограничение ограничивает именно спонтанность, а не естественность, ведь собственно естественность невозможно ограничить, не дав ей проявиться, мы просто лишаем ее существования.

Очень не многие из нас по-настоящему естественны, значительно чаще естественность проявляется частично, элементами, односторонне. Естественен ребенок со своими «хочу», «дай», «покажи», «ты меня не любишь». Попробуйте сейчас, будучи взрослыми, повторить эти же самые слова… Что составляет трудность? На первый взгляд она не заметна, но если раньше мы говорили эти слова, переживая суть своего желания всем своим существом, то теперь мы дробим их. Мы проговариваем каждую букву в надежде, что за этим вашим лингвистическим маневром потеряется слово с его смыслом и значением. Нам стыдно и страшно. Стыд и страх в первую очередь пресекают естественность-спонтанность.

Маленький человек слишком хорош для того мира, в который он попадает, но он не знает того. Он улыбается знакомому лицу – радуется, смеется. Но вот мама… Мама занята, у нее много других дел, она все реже и реже обращается к ребенку – у нее заботы, проблемы, пеленки, молочные смеси, диатезы, мастит. Она поневоле начинает относиться к своему малышу формально, а потом вдруг срывается на него за какой-то незначительный «проступок». То, что было так дорого и радостно, – нить единства и целостности с матерью, чувство принятия и защищенности, – вдруг обрывается и пропадает. Малышу страшно, больно, непонятно. Он сжимается и уходит в себя. Он задается бессловесным вопросом «Что случилось?» и, будучи «в себе», только себя может ощутить причиной этого. Так рождается стыд и именно в тот момент, когда хотелось радоваться.

Крепко-накрепко в дальнейшем будут связаны интерес, радость и сексуальное возбуждение со стыдом и страхом. Наша врожденная естественность-спонтанность проявляется интересом к миру, радостью этого отношения и сексуальностью. Мы проявляем себя в этих переживаниях, и все это по тем или иным причинам окажется под гласным и негласным запретом. Так под запретом оказывается наша естественность и спонтанность. Естественность-спонтанность надевает маску «инкогнито» – теперь мы и сами будем с трудом отличать свое истинное «я». И лишь по трагичности этой разделенности мы сможем отличить нашего «Мистер Х» от всего остального. Говоря или делая что-то, мы будем подчас отталкиваться от него, от этого своего истинного «я», но так и не сможем дать ему слово. «Я» и «мы» будет заменено на безличные предложения: «может быть…», «а как насчет…», «ты бы не хотел…» Так пролегает граница в нас самих.

Спонтанность как проявление естественности

Только посредством интегрированной спонтанности и произвольности человек может сделать осмысленный экзистенциальный выбор.

О естественности говорят так же часто, как и об индивидуальности, и с таким же постоянством всякий вкладывает в него какой-то свой смысл – от самого широкого, до самого узкого. Эти понятия столь трудно определимы, что даже психологи стараются не использовать их в своих печатных работах. А даже если мы их там и встречаем, это вовсе не означает, что они использовались авторами осознанно и целенаправленно. По крайней мере, никто не считает нужным выносить их в «предметный указатель». И, вероятно, истинная причина этого в указанной нами границе, которая пролегает в самом исследователе – психологе.

Гештальтпсихотерапия, созданная Фредериком Пёрлзом, четко осознавала эту сложность, и именно поэтому все техники ее состоят в том, чтобы добиться так называемого «сознавания». «В терапии следует заниматься не материалом, подвергшемся цензуре, а самой цензурой, той формой, которую принимает прерывание себя. Опять же, мы не можем работать изнутри наружу, мы можем двигаться только от поверхности внутрь, – говорит Пёрлз, и добавляет уже в другом месте: – Труд распознавания и действия отводится тому, кому он и должен принадлежать, – пациенту»37. Иными словами, Пёрлз снимает ответственность за результат “сознавания” с терапевта, подчеркивая, что он может лишь столкнуть невротика лицом к лицу (точнее, лицом к маске) с его загримированной, скрытой естественностью-спонтанностью.