Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии - Андрей Курпатов

Понимание «души» как некого единства личности сформировалось позже, на что, вне всякого сомнения, повлиял и эмпиризм в лице Давида Юма. Юм достаточно категорично выступил против понимания души как субстанции, заявив: «Окончательный же вывод из всего сказанного таков: вопрос о субстанции души абсолютно непостижим для ума»26, а также: «Идея нашего я не может происходить ни от этих, ни от каких-либо других впечатлений, а следовательно, такой идеи совсем нет»27. Он предпочитает говорить о протяженности «я», или личности, полагая, что личность, скорее, в самой протяженности, нежели в какой-то конкретной идее, или субстанции.

Декартова механистичность при рассуждении о человеке, подоспевшая к механистичному веку, и описательный подход идеалистических авторов, которые столько сказали о человеке, столь тесно увязали его «я» с теологическими аспектами, столь полно описали грани человеческого существа, что сложить их теперь вместе без всякого разбора труда не составляло, что и было, по сути, сделано. Таким образом, «душа» стала понятием собирательным, а системность стала возвращаться к ней постепенно уже в XX веке. Но, с другой стороны, что говорить о системности личности в философии, если даже в психологии любая теория личности скорее некий собирательный образ, сотканный из множества категорий, нежели технологичная система?…

Теперь попробуем конкретизировать основную идею индивидуальности «западника». Мы предпочитаем полагать, что индивидуальностью обладает всякая единичная вещь, и индивидуальность эта внешняя, о внутренней же ее стороне мы обычно не задумываемся или стараемся не думать. Но если понадобится, то мы скажем, и это прозвучит в согласии со здравым смыслом, что раз внешне все представляется индивидуальным, значит, на то есть и внутренние причины. Однако, дальше этого, все-таки, мы не пойдем, а снова возвратимся к внешней стороне индивидуальности.

Возвращаясь к эпиграфу этого пункта, вспомним отношение А. Уайтхеда к индивидуальности. Можно сказать, что это квинтэссенция западного (современного) представления о ней: «Индивидуальная непосредственность некоторого события есть конечное единство субъективной формы, в котором событие выступает как некоторая абсолютная реальность. Эта непосредственность есть момент чистой индивидуальности, ограниченной с обеих сторон существенной относительностью. Событие возникает из соответствующих объектов и получает статус некоторого объекта для других событий. Однако оно само переживает решающий момент абсолютной самореализации в качестве эмоционального единства»28. Представляется, что такая трактовка индивидуальности является по сути своей компромиссом. Компромиссом между трудностью и малой достоверностью познания сущности вещей, с одной стороны, и естественным желанием иметь что-то большое и понятное в своем распоряжении – с другой. Внешнее, разумеется, куда больше отвечает этому желанию, нежели маловерифицируемая, теряющаяся где-то «в глубине» вещи ее сущность.

Восток и индивидуальность

Абсолютное достижение нашей цели может быть найдено только в отказе от всего…

Анализируя восточный подход к определению индивидуальности, мы сталкиваемся со множеством трудностей. Например, разъясняя тот или иной вопрос, восточный философ, как правило, не различает специально «среднестатистического» человека и человека, достигшего самых высоких ступеней духовного развития, что вряд ли оправдано и приводит к большому числу противоречий и парадоксов. Другая сложность связана с отсутствием более-менее четкого определения понятия «целостности» в восточной философии. Например, в индийской философии «целостность» (это можно проследить на примере упанишад) одновременно понимается и как нечто конечное, и как нечто бесконечное. Такое понимание целостности можно принять и как безусловно правильное, но тогда, учитывая особенности нашего понятийного аппарата, надо все-таки всякий раз уточнять, о какой именно «целостности» идет речь в данном случае.

Гаутама Будда говорит о душе (санск. – АТМА), о теории души весьма парадоксально. Он утверждает, что до тех пор, пока мы верим в существование души, как вечно индивидуализированной, неизменяющейся и неразложимой одухотворенной сущности, нам не вырваться из непрерывного круга рождений и смерти, не достичь истинного Знания и не приблизиться к Освобождению. Иными словами, уверенность в существовании статичной индивидуализированной сущности (субстациональности) – является, согласно Будде, препятствием к Просветлению, к развитию. Будда определяет «Я» отрицательным образом, говоря – это ни то, ни другое, ни третье, но не называет его. Более того, Будда даже не говорит, есть ли «Я», или же его нет. Рассказывают такую историю: «Странствующий монах Ваччхаготта обратился к Возвышенному, говоря: “Как обостоит дело, достопочтенный Готама, есть ли эго?” Когда он сказал это, Возвышенный хранил молчание. “Значит, достопочтенный Готама, эго нет?” И по-прежнему Возвышенный молчал. Тогда странствующий монах Ваччхаготта поднялся с места и ушел прочь». Полагают, что, ответь Будда положительно на вопрос о существовании эго, он бы подтвердил мнение тех саманов и брахманов, которые верят в «постоянство», ответь он отрицательно – он бы утвердил мнение тех, кто верит в «уничтожение».

Имеет ли эта загадка решение? Если и да, то его вряд ли можно назвать логическим. Действительно, определение сущности или души – дело неблагодарное. В восточной философии также велика тенденция разложить все на мелкие части. Так, согласно воззрению буддистов, индивидуальность человека состоит из рупы и намы, те в свою очередь тоже делятся, появляются и другие аспекты и другие ветви, координаты. В конечном счете мы видим очень сложную, многогранную и претендующую на полноту систему с огромным количеством самостоятельных «центров», а также названых (поименнованных) и феноменологически описанных элементов психики человека: виджняна (сознание), манас (ум), рупа (материальные атрибуты), ведана (ощущение), санджня (восприятие), санскара (духовные склонности и воля), четана (воля), читтасантана (ряд когниций), четасика (духовные качества), пасада рупа (чувственные качества тела) и так далее. Но это, можно сказать, некая внешняя индивидуальность, на самом деле не столь уж существенная в системе приоритетов восточной философии. «Если отбросить его имя, свойства, особенности, накопления, – пишет Джидду Кришнамурти об этой “внешней индивидуальности”, – что, собственно, такое есть “я”? Существует ли “я”, личность, если отнять ее качества? Именно страх быть ничем толкает “я” к деятельности; но оно – ничто, оно – пустота. Если мы в состоянии бесстрашно взглянуть в эту пустоту и соприкоснуться с этим наводящим боль одиночеством, то страх совсем исчезнет и произойдет глубокая трансформация. Для того, чтобы так случилось, должно быть переживание этого “ничто”, которое невозможно, если существует переживающий»29. Но эта «внешняя индивидуальность» – вовсе не то заветное «я», которое искал странствующий монах и относительно которого Будда хранил гробовое молчание.

Итак, выявляется своего рода «субстанциональная индивидуальность», которую, впрочем, Будда то ли отвергает, то ли принимает, и «составная» – идентичная по структуре для каждого из нас и отличная у каждого по содержанию. Но есть и еще одна, третья по счету «индивидуальность», та индивидуальность я, которая ответственна за развитие.

Представление о ней прочитывается во всех важнейших текстах восточной философии. Но подступиться к ней напрямую невозможно, поэтому мы попробуем сделать это через понятие Нирваны. В этом особенном состоянии-реальности, в соответствии с рядом источников, истинная индивидуальность аннигилируется в некой общей индивидуальности, «свехземном сознании». «Мною, в Моей непроявленной форме, – говорит Кришна в “Бхагавад-Гите”, – пронизана вся эта вселенная. Все существа находятся во Мне, но Я – не в них. Однако все сотворенное не покоится во Мне. Узри Мое мистическое могущество! Хотя Я и поддерживаю все живые существа и хотя Я нахожусь повсюду, Я не есть часть этого космического проявления, поскольку Я Сам – источник творения». То есть, в данном случае этой универсальной общей индивидуальностью является Верховная личность Кришны, но названия этой Высшей индивидуальности могут и меняться.

Но, по другим источникам, в Нирване индивидуальность не растворяется, не умирает, а достигает своего апогея. «Когда мы вернемся к нашей истинной сущности, – пишет Шри Ауробиндо в своей книге “Синтез Йоги”, – фальшивое “эго” покинет нас, а его место займет высочайшее и интегральное “Я”, истинная индивидуальность. Это высочайшее “Я” объединит себя со всеми сущностями и увидит весь мир и Природу в своей собственной беспредельности»30 . Но на самом деле, этот нюанс не имеет никакого принципиального значения. Важно то, что в состоянии Нирваны отсутствует самоощущение себя, но не теряется индивидуальность. «Нирвана, – пишет С. Радхакришнан в своей монографии “Индийская философия”, – это не падение в пустоту, но только отрицание потока явлений и положительное возвращение я в самого себя»31. Не случайно человек, достигший Нирваны, более не страдает (на Тибете Нирвану так и именуют – Мьа-Нан-Мед, то есть «Состояние Отсутствия Причин Огорчения»), ведь отсутствует самоощущение, а как может страдать отсутствующее? Вместе с тем и рассказать об очищенной индивидуальности, «возвращенной с самоё себя», уже не представляется возможным по той же самой причине.