Сизые зрачки зла - Татьяна Романова

Он уже свернул в коридор, ведущий к кабинетам, когда увидел у окна монументальную фигуру Чернышева. Тот молча ждал. Печерский подошел и, демонстративно держа второй протокол в руках, с поклоном протянул ему первый.

Генерал кивнул, свернул бумагу в трубку и засунул ее меж пуговиц мундира.

– По военной линии служить не хотите? – осведомился он.

– Я бы рад, ваше высокопревосходительство, да в мои года корнетом идти стыдно.

– Было бы желание, – хмыкнул Чернышев. – Я могу взять вас к себе поручиком.

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – задохнулся от свалившейся на него удачи Вано, но тут же жадно переспросил: – а в какой полк?

– Подберем что-нибудь, но вы все равно останетесь при мне порученцем. Согласны?

– Конечно! Благодарю покорно…

– Завтра в семь утра я приеду в Главный штаб, жду вас там, – заключил Чернышев и направился к выходу.

Это предложение последовало так неожиданно, что Вано не знал, как же сообщить о нем Бенкендорфу.

«Так и надо осторожному немцу – нечего было испытания устраивать и сроки устанавливать, надо было ценить то, что само шло в руки», – ликовал Вано, и приятное ощущение своего превосходства грело ему душу.

Осмелев, он направился к кабинету Бенкендорфа. Тот сидел за столом, листал протоколы допросов.

– А, вот и вы, – равнодушно заметил он, – что у вас сегодня?

Вано шагнул к столу, положил перед начальником протокол и, стараясь не выдать своего торжества, доложил:

– Ваше высокопревосходительство, позвольте сообщить, что генерал-лейтенант Чернышев сделал мне очень заманчивое предложение: стать его порученцем. Благодарю вас за участие в моей судьбе, но теперь вы можете обо мне больше не беспокоиться.

Он пристально всматривался в лицо Бенкендорфа, надеясь увидеть оскорбленное или хотя бы разочарованное выражение, но ничего подобного не наблюдалось. Генерал усмехнулся и сообщил:

– Ну что же, я не возражаю. Только вы ведь не думаете, что я бросаю слова на ветер? Я говорил вам, что теперь все персоны, невзирая на чины и звания, окажутся под надзором. Чернышев не исключение: либо моим оком станете вы, либо им будет кто-нибудь другой. Только боюсь, что этот другой сочтет вас соперником и вытащит наружу грязное белье вашей семьи. Я надеюсь, вы не забыли о прошлом?

Если бы Вано получил пулю в сердце, наверное, это было бы легче, но никто не стрелял – в комнате находились лишь он и безжалостный человек, похоже, разыгравший и его, и Чернышева. Как только эта мысль мелькнула в мозгу, Печерский почему-то сразу в нее поверил. Может быть, чтобы легче перенести унижение?

«Когда делаешь карьеру – все средства хороши, – утешил он себя, – я на его месте еще и не так бы меня пригнул».

Эта мысль совсем успокоила Вано, и он улыбнулся генералу.

– Конечно, ваше высокопревосходительство, я согласен, но вы ведь не хотите сказать, что не будете поощрять мою работу достойной оплатой?

– Естественно, бесплатно никто из вас работать не будет.

– Благодарю покорно! Я должен завтра в семь утра появиться в Главном штабе, а какие будут указания от вас? – с прежней услужливой интонацией осведомился Вано.

Бенкендорф подробно и четко рассказал своему новому агенту о том, чего ждет от него в ближайшие дни. Печерский пообещал все исполнить в точности, раскланялся и вышел в твердой уверенности, что хитрый немец с самого начала хотел подсунуть его Чернышеву. Если бы он обернулся и увидел усмешку Бенкендорфа, то понял бы, насколько прав.

«Скатертью дорога к драгоценному Александру Ивановичу, – мысленно пожелал ему вслед генерал, – надеюсь, что наш престарелый Парис еще долго не разберет, какого «троянского коня» я закатил в его двор».

Самое позднее, в феврале, генерал надеялся на первый улов.

Глава 8

Санкт-Петербург.

Февраль 1826 г.

Дверной молоток в виде головы оскалившегося льва сиял новой бронзой, мрамор колонн явно прибыл сюда из Италии, да и мебель – чудо наполеоновского ампира – прямо кричала о баснословном богатстве хозяев дома. Бенкендорф попал сюда впервые, зато читал о Кочубеях чуть ли не каждый день. Его агент в каждом донесении постоянно подчеркивал, как безмерно недоволен Александр Иванович Чернышев тем, что его беззащитные родственницы нашли покровительство в этой семье. Генерал-лейтенант был так раздражен этим фактом, что не стеснялся перемывать кости и самому графу, и его жене, и его теще Загряжской в присутствии своего нового помощника. Впрочем, это-то как раз все было понятно: Чернышев попал в положение, когда близок локоть, да не укусишь, ведь Кочубей считался человеком сильным и влиятельным, и уже прошел слушок, что новый император обласкал верного соратника своего покойного брата. Так что с хозяином этого дома лучше было не ссориться, поэтому генерал с порога осведомился у открывшего дверь лакея:

– Граф дома?

– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – наметанным взглядом оценив шинель с бобровым воротником, доложил лакей, – Вместе с барыней в Москву изволили отбыть.

– Я ищу Софью Алексеевну Чернышеву и ее дочь.

– Так они – у старой хозяйки. Графиня в гостиной сидит, а дочку ее в спальне уложили.

Поистине везение не оставляло нынче Бенкендорфа: старуха Загряжская считалась дамой умной и справедливой, а раз так, то должна была понять выгоды своих подопечных. Велев слуге доложить, что прибыл генерал Бенкендорф и хочет видеть потерпевших, Александр Христофорович остался в вестибюле.

Лакей быстро прибежал обратно и попросил его высокопревосходительство проследовать наверх. В большой гостиной второго этажа Бенкендорфа ожидали три дамы. Прячась за спиной лакея, генерал оценил обстановку. Загряжская – почти невесомая, с тонкими паучьими лапками и узким беличьим личиком – утопала в подушках стоящего у огня кресла. Незнакомая Бенкендорфу миловидная пожилая дама с острым взглядом голубых глаз сидела с ней рядом на крошечном тонконогом диванчике, а заплаканная блондинка средних лет нервно металась по комнате, до синевы сцепив в замок тонкие пальцы. Она первой увидела генерала и бросилась ему навстречу:

– Слава Богу, что вы приехали. Объясните мне, что все это значит?!

Сразу определив, что это и есть пострадавшая графиня-мать, и она полностью выбита из колеи, Бенкендорф обрадовался. Как гончая собака, взял он стойку и открыл рот, чтобы хитро ответить вопросом на вопрос в надежде побольше вытянуть из расстроенной дамы, но от камина послышался скрипучий голос хозяйки дома:

– Милости прошу, Александр Христофорович. Не обессудьте, не до любезного обхождения нам нынче, мы тут все безмерно расстроены случившимся злодейством.

Бенкендорф виновато поглядел на сразу же покрасневшую графиню Чернышеву и, обойдя ее, подошел к креслу Загряжской. Та ловко сунула ему крохотную сухонькую ручку, потом представила гостя своей подруге графине Румянцевой и ее племяннице, сообщила, что Софья Алексеевна при взрыве не пострадала, а вот ее дочь графиня Вера контужена, а потом задала Бенкендорфу главный вопрос:

– Что случилось с каретой?

– Ее взорвали – абсолютно недвусмысленно ответил генерал и обвел взглядом лица женщин. Графиня Чернышева не просто побледнела, а стала откровенно серой, у ее тетки задрожали губы, но вот Загряжская и бровью не повела. Да, ничего не скажешь, старуха – крепкий орешек. Азарт впрыснул в кровь генерала изрядную толику перца, и он пошел в наступление:

– Сударыни, я прибыл сюда из уважения к вам, чтобы не травмировать ни Софью Алексеевну, ни юную графиню Веру вызовом в полицейский участок. Но в расследовании это ничего не меняет. Взрыв экипажа на улице столицы – событие поистине неслыханное. Это можно посчитать за подрыв устоев, вызов существующему порядку.

– И к чему это вы клоните? – встряла Загряжская, и поскольку в ее голосе сразу же прибавилось железного скрипа, генерал понял, что попал в цель: старуха взбесилась, да и обе ее гостьи выглядели оскорбленными.

– Мой долг пресекать любые попытки подрыва государственного строя.

– Так это получается, что моя племянница и внучка покусились монархию? – вмешалась в разговор графиня Румянцева. Сейчас, со сверкающими от злости глазами, она больше не казалась миловидной и добродушной старой дамой, перед Бенкендорфом предстал боец.

– Если они не сами устроили взрыв, им нечего опасаться, – с деланным дружелюбием откликнулся генерал. Он внимательно ловил мгновенную смену выражений на лице графини Чернышевой. Та сначала оскорбилась, а потом явно испугалась. Этого Бенкендорф и добивался, и, увидев, что женщина попалась в ловушку, он вкрадчиво заговорил: – Софья Алексеевна, вы уж не обижайтесь, но и меня поймите. В экипаже кроме вас и графини Веры никого не было, слуг я в расчет не беру – слишком уж они мелкие сошки для такого покушения, ну а раз так, то вы должны мне рассказать, кому мешаете. В чем дело? Это месть? А может, корысть? Вдруг вы чем-нибудь обидели опасных людей или графиня Вера кому дорогу перешла? Или дело куда серьезней и с вашим сыном связано?