Сизые зрачки зла - Татьяна Романова

Бенкендорф еле успел к назначенному сроку: напольные часы – единственное украшение скудной обстановки его кабинета – как раз начали бить три, когда в глубине квартиры звякнул дверной колокольчик. Выйдя навстречу гостю, генерал с легкой завистью отметил, что хитрый грек, по-прежнему прямой и стройный, совсем не постарел.

– Милости прошу, рад снова вас видеть, Иоанн Антонович. Смотрю, вы все так же, молодцом, годы вас не берут, – заулыбался Бенкендорф.

– Спасибо, Александр Христофорович, – поблагодарил Каподистрия, засияв столь же широкой улыбкой, и вернул комплимент: – Вы тоже почти не изменились.

Бенкендорф проводил графа к двум парным креслам у маленького мраморного столика и предложил:

– Не желаете ли выпить? Рекомендую анисовую, моя супруга сама ее готовит. Или вина желаете?

Гость отказался:

– Нет, благодарю, я не хотел бы отнимать у вашего высокопревосходительства много времени. Позвольте мне сразу перейти к делу, из-за которого я вас побеспокоил.

– Слушаю…

– Александр Христофорович, вы знаете, что через пару дней новый государь подпишет мое прошение об отставке. Я уеду в Швейцарию и сюда больше никогда не вернусь, поэтому заканчиваю дела и раздаю долги. Один из них является для меня делом чести. Однажды благородный молодой человек спас меня, когда я, упав с лошади, получил серьезную травму. Я хотел бы помочь ему устроиться в жизни, но теперь уезжаю из России и не смогу больше ничего для него сделать. Я ищу для своего протеже скромное, но достойное место службы. Он не слишком образован, так что по статской линии ему ходу нет, но вот по жандармской стезе он вполне мог бы преуспеть. Я слышал, что вы после коронации получите назначение на это ведомство, и взял на себя смелость заранее попросить за своего друга.

У Бенкендорфа похолодели руки. Стараясь совладать с волнением, он напрягся, но мысли его метались, как ласточки перед грозой. Для него не было секретом, что слух, так однозначно озвученный графом Иоанном, уже циркулирует в столице, но если такой знающий человек, как Каподистрия, говорит назначении как о деле решенном, это что-то да значит. Только бы сохранить невозмутимость – не подтвердить, но и не опровергнуть предположения гостя! Александр Христофорович растянул рот в дежурной улыбке и полюбопытствовал:

– А имя у вашего протеже есть?

– Граф Иван Печерский.

– Это тот молодой человек, что лет десять назад на приеме в министерстве иностранных дел устроил скандал? – тут же вспомнил Бенкендорф. – Вы уж не обессудьте, на такие ситуации у меня память хорошая – служба требует.

Каподистрия невозмутимо подтвердил:

– Да, ваше высокопревосходительство, это именно тот безрассудный молодой человек. Но он вырос и поумнел…

– Возможно и так, – согласился Бенкендорф, – но дело-то не в этом. Я так понимаю, что вы тогда покровительствовали ему, а потом отказались от своих планов. Почему вдруг вы сейчас вновь вспомнили о нем? Что-то изменилось?

Он внимательно вглядывался в лицо Каподистрии, Что могло связывать рафинированного дипломата с примитивным, как куча песка, юнцом, чуть не устроившим драку на глазах всего света? Печерский, несмотря на свой графский титул, явно был всего лишь агрессивным дураком.

«Неужели дело в особых наклонностях?» – засомневался генерал.

Очень может быть, ведь грек так и не женился. Впрочем, по нему ведь не поймешь – спокоен, как гранит.

– Как вы помните, я уже несколько лет живу за границей, вот я и потерял Ивана Печерского из виду, а в этот мой приезд он сам разыскал меня и попросил о помощи, – объяснил граф и с изрядной долей сарказма добавил: – Я ни в коем случае не хотел бы обременять вас неудобной просьбой. Возможно, мой молодой друг найдет себя на военном поприще, я побеспокою господина Чернышева – он после коронации получит военное министерство. Прошу, ваше высокопревосходительство, простить меня за назойливость.

Вот оно! Как любил повторять великий корсиканец, удача следует за героями. Стоило лишь задумать толковую интригу против конкурента, как судьба тут же послала необходимое орудие. Просияв улыбкой, Бенкендорф, любезно заявил:

– О чем вы говорите?! Я рад оказать покровительство графу Печерскому. Пусть он завтра утром, часам к одиннадцати, придет сюда, и мы побеседуем.

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – зеркально отразив его улыбку, поклонился Каподистрия, – буду премного обязан.

Он поднялся и, пожав руку хозяина дома, откланялся, а Александр Христофорович вновь вспомнил о письме сестры. Видела бы его сейчас Долли, сразу бы взяла свои слова обратно! Как он лихо убил двух зайцев: оказал услугу влиятельному греку и, похоже, нашел-таки подходящего человека для собственных дел.

– Как забавно, – оценил он подкинутое жизнью решение и тихо рассмеялся, – грек привел мне «троянского коня». Ну и ну, черт побери!.. Со времен Гомера ничего в этом мире не изменилось.

Глава 7

Ну почему в этом мире ничего не меняется к лучшему? Неужели черная полоса так и не кончится, и жизнь так и останется беспросветной? Иван Печерский ненавидел этот жестокий мир, впрочем, гораздо хуже было то, что мир отвечал ему полной взаимностью. Каждый день Вано просыпался с ощущением, что воздух вокруг него пронизан невидимыми клинками. Не находя выхода, это чувство изводило его, лишало сил. Мерзкий червяк зависти, живший в его душе, пожирал Вано, требуя все новой и новой пищи, и затихал лишь тогда, когда Печерский видел чье-то унижение или горе, а еще лучше смерть. Но ведь подобные радости бывают не каждый день. Вот и получалось, что жил Вано, балансируя, между злобой и бешенством.

Печерский и сам не заметил, как скатился в такое состояние, а ведь десять лет назад он даже не знал, что такое ненависть, самым сильным его чувством было раздражение. Его причиной обычно служила мать, та, как глупая курица, вечно лезла с советами, указаниями и поучениями. Но с ней Вано никогда не переходил тонкой грани, отделяющей раздражение от злобы, пока не узнал о том, что не было секретом ни для кого в доме, кроме него самого. Его мир рухнул в тот миг, когда Вано услышал от душеприказчика графа Печерского, что отец ничего ему не оставил, поскольку точно знал, что младший сын графини Саломеи рожден не от мужа, а от ее любовника.

С тех пор Вано возненавидел собственную мать. Та стала первой в длинной череде ненавистных ему людей, а следующим там оказался ее любовник – абрек Коста. Этот необразованный, спустившийся с гор дикарь оказался настоящим отцом Вано, чем непоправимо замарал его самолюбие.

– Будьте вы оба прокляты, – не ленился повторять Печерский, вспоминая мать и уже покойного Косту.

Его крах, случившийся десять лет назад, целиком лежал на их совести, а вся его дальнейшая неудачная жизнь стала следствием того ужасного скандала. Потом Вано развесил уши и поверил восторженным речам греческих патриотов и попытался стать героем их освободительной борьбы. С тех пор он ненавидел даже название этой страны, и сейчас, когда князья Ипсиланти заживо гнили в австрийской тюрьме, Вано не мог без ярости слышать их имена. Эти аристократы были так горды, что восприняли как должное глупый порыв озлобившегося юнца. Они искренне считали, что служить им и их стране – уже честь для каждого. А те, к кому его послали? В Константинополе любой член тайного общества «Филики этерия» считал главным себя, и приехавший от князей Ипсиланти подозрительный русский нигде не пришелся ко двору. Сколько раз Вано давали понять, что не доверяют ему, сколько раз отказывали в крыше над головой и в деньгах, предлагая выпутываться самому. Совсем отчаявшись, он уже хотел вернуться в Одессу, и только случившийся как раз в это время поход Александра Ипсиланти с отрядом молодых этеристов на Яссы вновь поднял Вано на ступень борца за независимость Греции.

– Ваша светлость, я выполнил ваше поручение и вернулся, – доложил он Ипсиланти, догнав отряд повстанцев. – Я готов жизнь отдать за наше великое дело!

Однорукий князь сразу вспомнил молодого русского, отправленного пять лет назад с секретным поручением в сердце вражеской империи, он принял Вано, как родного брата, и целых четыре месяца граф Печерский проходил в советниках у нового властителя Молдовы. Но Ипсиланти оказались такими наивными и неосторожными, что все потеряли, а вместе с ними рухнуло и будущее Вано. Этого он им так и не простил, и не было за эти годы ни дня, чтобы он не пожелал греческим князьям самой мучительной смерти в тюрьме.

Печерский часто перебирал в памяти имена своих врагов и представлял, как они страдают, корчатся, гниют. Коста свое уже получил – его зарезала графиня Саломея. Мать всегда была отчаянной и отомстила абреку за них обоих, хоть ей и пришлось сбежать после этого убийства в горы Кавказа. Вано даже иногда задумывался о том, что мать можно и простить – она искупила свой грех. Или не нет? Разве можно искупить то, что она с ним сделала? Двадцать лет воспитывала в богатстве, рассказывала Вано, что он – русский граф, а потом выставила на посмешище! Разве он полез бы в столицу и вел бы себя так нагло, если бы знал, кто на самом деле его отец? Нет, мать простить было невозможно!