Любовники старой девы - Клари Ботонд

Госпожа Мюннере расспросила меня о моей прежней жизни.

Она с интересом слушала мои рассказы и хвалила мой ум. Я заметила, что мое благородное происхождение не произвело да нее впечатления. Кажется, в том мире, куда я попала, это для женщин не имело значения, здесь в женщинах ценили не голубую кровь и не богатое приданое, но красоту и ум.

Любимым занятием моей хозяйки было чтение стихов и трактатов о математике и медицине. У нее была обширная библиотека. Она принялась учить и меня. Особенно по душе мне пришлись стихи. Я и сегодня могу продекламировать немало персидских и арабских поэм о страстной любви. В этих певучих строках любовь представала настолько прекрасным и возвышенным чувством, что трудно было даже вообразить, будто подобное чувство может существовать в обычной жизни. И я постепенно стала относиться к обыденной действительности весьма и весьма неприязненно. Госпожа Мюннере поощряла меня в этом. Она тоже, казалось, не столько жила, сколько пряталась от жизни. Кроме чтения, госпожа Мюннере была пристрастна к нарядам. Несколько раз в день она переодевалась, меняла драгоценности. Она научила меня украшать лицо и холить тело. При этом она часто говорила:

— Это следует делать ради себя! Никто так не оценит, не поймет тебя, как ты сама!

У госпожи Мюннере было удивительное стекло, широкое, оправленное в золото, это гладкое стекло отражал всё вокруг лучше, чем застывшая в безветренный день водная поверхность. Я приучилась разглядывать себя, узнала свое лицо и свое тело. Но у меня по-прежнему не было ощущения, что мое лицо и мое тело — это и есть я; я не могла себе представить, что эта телесная я каким-то образом связана с моей душой, с моими мыслями.

Я привыкла к своему затворническому существованию. Немного огорчало меня лишь то, что я не слышала музыки. Госпожа Мюннере считала, что человеческие мелодии и инструменты грубы, и потому нет музыки лучше, нежели пение птиц, шелест листвы, шум дождя.

В баню мы отправлялись в закрытых носилках. В эти дни, когда мы посещали баню, туда не пускали других женщин. Служанки расплетали мне косы, раздевали меня, нежно терли душистым мылом. Госпожа Мюннере любовалась мной и тихо говорила, что я — истинное совершенство и потому следует беречь меня, чтобы я оставалась чистой, незапятнанной.

Это существование не казалось мне однообразным, оно несло меня медленно, словно воды спокойной глубокой реки. Иногда я смутно припоминала отца, мачеху, странного старика, собиравшегося чему-то учить меня; и тотчас забывала. Я была вполне довольна своей жизнью. Более того, я и теперь полагаю, что госпожа Мюннере была права и что я создана именно для такой жизни, а всё остальное — ошибка, но ошибка непоправимая.

Моя негритянка Айша свободно ходила по всему дому и порою пыталась сплетничать, но я все эти попытки безжалостно пресекала. Впрочем, о нашей госпоже она мне кое-что рассказала, и я с интересом выслушала.

Госпожа Мюннере была дочерью знатного и богатого человека. Родители души в ней не чаяли, ни в чем не отказывали, баловали, задаривали дорогими подарками. Она росла гордой и капризной. Когда ей исполнилось лет двенадцать, зачастили в дом свахи, но Мюннере не желала выходить замуж. Кончилось всё это тем, что она увлеклась одним из слуг своего отца, молодым человеком, на первый взгляд ничем не примечательным. Родители снова не смогли отказать любимой дочери. Однако вскоре после свадьбы выяснилось, что едва ли молодые супруги будут счастливы. Отнюдь не богатство тестя, не возможность получить выгодную должность привлекали юношу. Ему захотелось сломать гордую девушку, подчинить ее себе. Возможно, это было бессознательное мщение за все годы предыдущей жизни, когда его унижали, попрекали. Увы, супруг Мюннере просчитался. Через несколько месяцев после свадьбы его нашли мертвым неподалеку от большой базарной площади. Полагали, что он стал жертвой ночных грабителей. Вскоре по городу пошли слухи, что убийство подстроил тесть. Но доказать ничего нельзя было. Не было у юноши и родных, никого не беспокоила его участь. Постепенно о нем забыли. Молодая вдова жила уединенно, воспитывала сына. Дед нарадоваться на внука не мог. Умный и храбрый юноша посвятил свою жизнь морю, унаследованное от деда богатство он приумножил и стал одним из самых видных горожан. Он рано женился. Мать радовалась своей искренней привязанности к невестке, но молодая женщина рано умерла. С той поры госпожа Мюннере совсем замкнулась в себе.

Вот какую историю поведала мне моя черная нянька. Я очень привыкла к Айше, но все же считала ее олицетворением скучной и досадной обыденности. Она же, рискуя навлечь на себя гнев госпожи, всё чаще говорила мне о жизни, призывала меня подумать о будущем.

— Зачем брать пример с нашей хозяйки, сладкая моя девочка! Госпожа Мюннере богата и потому может чудить, сколько пожелает! А ты бедна! Вот умрет госпожа, и что ты станешь делать? Надо нам позаботиться о твоем замужестве, дорогая моя!

Но одна только мысль о замужестве, о том, что рядом со мной всегда будет мужчина, была мне противна. Ведь он будет своими глупыми речами обрывать нить моих мыслей, будет докучать моему совершенному телу своими грубыми поцелуями и ласками. Даже моя детская привязанность к господину Омару давно изгладилась под влиянием постоянного общения с его матерью.

Мне уже минуло четырнадцать лет. Я превратилась в настоящую девушку. Однажды в полдень, когда госпожа отдыхала, мы с Айшой сидели в саду у небольшого фонтана, негритянка вышивала, я рассеянно следила за игрой солнечных лучей в тихо плещущих струях. Нянька моя завела свой любимый разговор — о моем будущем, о замужестве. Эти ее речи раздражали меня, казались мне унизительными.

— Оставь! — прервала я ее. — В конце концов госпожа Мюннере выделит мне какую-то небольшую долю имущества и денег, и мы с тобой сможем жить, как жили до сих пор.

— Наивная моя девочка! Да можно ли надеяться на такую причудницу, как наша госпожа?!

Я засмеялась.

— Что ты знаешь обо мне, Айша? В сравнении с теми причудами, что таятся в моей душе, причуды госпожи Мюннере не более, чем скромные отсветы солнечного света в плеске широкой реки жизни!

— Голубка моя, потому-то я и боюсь за тебя! Быть богатой причудницей — одно, но быть причудницей бедной… Ах! И говорить страшно мне о твоей судьбе!

— И не говори! — Я опустила пальцы в воду. — Лучше расскажи мне что-нибудь по-настоящему страшное и таинственное!

Айша знала такие истории и сказки, а я любила их слушать днем, при свете солнца, когда нельзя испугаться.

— Что же тебе рассказать?

— Расскажи о ветрах!