Вокруг меня - Михаил Барщевский

Его было за что любить. Красив, умен, известен с первого фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам — очень богат. Большинство мечтало о „Жигулях“, а он ездил на „Волге“. Квартира на Кутузовском. После „перестройки“ многое изменилось. Звание народного больше не открывало нужные двери, торговать лицом стало недостаточно для решения повседневных проблем. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.).

Маймин адаптировался быстро. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких „дней всенародной халтуры“. Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Кое-какие деньги давала и антреприза, поставленная „под него“ по пьесе отошедшего от дел банкира „первой волны“, формально разорившегося в 98-м, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Банкир писал роль для Маймина с самого себя.

Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением шальных денег, И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось, а теперь решено окончательно, будет играть главную роль.

Только через несколько месяцев кто-то проболтался режиссеру, что в отличие от него, привыкшего мыслить в рублях, состоявшиеся при нем переговоры велись с прицелом на иную валюту.

Маймин был богатым человеком. И уж никак не считал себя неудачником. Наоборот. Везунчиком. Но вот любовь… Все время выяснялось, что любили не его. А его славу, его деньги, его возможности. Каждая женщина хотела что-то получить от него кроме общения, права ласкать его и отдаваться ему.

Несколько лет назад Маймин неожиданно понял, что это — нормально. Что всякая женщина, особенно молодая и красивая, а с другими романов он не заводил, желала что-то получить. Кто по природному корыстолюбию, кто потому что полагал (справедливо, как стал признавать Маймин), будто любящий мужчина должен стараться максимально много сделать для любимой женщины.

Они правы, наверное. Но Маймина это не устраивало. Не из-за жадности. Просто, будучи столько лет знаменитым, он искренне верил, что счастья быть его избранницей уже достаточно. Короче говоря, конфликт с прекрасным полом перешел в антагонистический, и Маймин решил, что без женщин жить проще.

Оказалось, не проще, а совсем просто. Только неинтересно. Зато спокойно.

Но сейчас Маймин почувствовал, что в нем проснулись забытые, изжитые эмоции. Как эта девочка смотрела на него! Понятно, что он ее не интересовал. Она была в песне, в музыке, в образе. Но как смотрела!

Маймин оглянулся на коллег. Нет, это не его индивидуальное помешательство. Повидавшие всякое, педагоги Училища не отрывали от девушки глаз, кто с удивлением, кто с восхищением, кто в таком же смятении, как он сам. Преподаватель кафедры вокала — Журова, обращаясь к Бугрову, спросила, можно ли попросить спеть романс.

До Маймина дошло, что девушка несколько минут как закончила петь и стоит молча, закрыв глаза. В ней продолжала жить музыка. Музыка, которой не было. На просмотре, если абитуриент пел, ему не аккомпанировали. Это непреложное правило Училища. Актеру должно быть трудно. Пианино в зале стояло, но не для поступающих.

Бугров, казалось, удивляясь собственным словам, сдавленно произнес:

— Да, пожалуйста, вы можете спеть романс?

— Что? — встрепенулась девушка.

Раздался голос Маймина:

— Романс можете спеть?

Все повернулись в его сторону. Впервые за годы участия в приемной комиссии Маймин обратился к абитуриенту.

Маймин раздраженно подтвердил:

— Да, я хочу услышать романс.

Девушка посмотрела на него. Именно на него, и сказала:

— Хорошо, Роман Кириллович, только почему вы на меня злитесь?

Маймин растерялся — откуда она знает его отчество? Имена известных артистов знают все, а отчества… Маймин почувствовал, что теряет над собой контроль, — он перестал понимать, что происходит. Маймин волновался, как перед выходом в дипломном спектакле.

— Извините, это не к вам относится! — выдавил он из себя и закашлялся.

Девушка запела „Нищенку“. Конечно, это могло оказаться случайностью. Конечно, никакого расчета не было. Но для преподавателей Училища это как копытом по слезной железе. Романс о судьбе актрисы, в зените славы потерявшей голос и ослепшей, в стенах Училища звучал зловеще. Студентам его петь не разрешали. В доме повешенного о веревке…

После первых слов Беленький, преподаватель музыки, резко встал, шепнул Бугрову „Извините“, — и сел к пианино. Никто даже не удивился порыву, нарушавшему табу.

Она пела.

Преподаватель сценречи Марина Шурина заплакала первая. Это было не странно, все-таки 85 лет. Но вслед за ней…

Маймин резко встал и вышел из аудитории. Так делать не полагалось. Подобного рода бестактность — помешать исполнителю — исключалась. Но Маймину было все равно. Он не мог находиться в аудитории.

Маймин шел по коридору и вспоминал девочек, что вмиг стали известными актрисами и вскорости сошли со сцены или исчезли с экранов. Откуда у этой девочки-подростка такое понимание их эмоций, как она сумела так передать настроение? Откуда вообще ей было знать, что такое горе?! Слава и забвение? Успех и унижение?

Девушка пела о том, чего Маймин так боялся последние лет двадцать — поворота жизни на 180 градусов.

Если она пела ему о любви, то она и предсказывала ему будущее?!

Маймин подумал, что сходит с ума.

Вышел на улицу, отошел в сторону от дверей Училища. Там толпились самые упрямые неудачники второго тура, рассчитывавшие на чудо, на то, что их позовут, передумают, и ожидавшие просмотра везунчики, вместе со своими родителями, бабушками и дедушками. Даже иногородние часто приезжали поступать целыми семьями. В другие вузы так не поступали.

Маймин закурил. К нему подошел Коля Смирнов. Когда-то его студент, сегодня актер театра и преподаватель кафедры мастерства актера.

— Роман Кириллович! Вы в порядке?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, чувствуете себя хорошо? Вы так неожиданно вышли, я подумал, вам плохо, вот пошел за вами.

— Нет, Коля, все нормально. В смысле со здоровьем. Ты мне скажи, ты понимаешь, что ее ждет?!

Николай знал теорию Маймина. Знал, что переубедить его невозможно. Но он любил студентов, любил их энтузиазм, готовность сутками не уходить из Училища. Смирнов нищенствовал и все равно был счастлив, поскольку занимался любимым делом. Однако Маймину доказывать что-либо бесполезно. У него собственная правда. Утилитарная. Но ведь — правда!

Николая удивляло, что именно успешный Маймин исповедовал то, что мог бы исповедовать неудачник.

А он, лучший студент курса, игравший заглавные роли в трех дипломных постановках — беспрецедентный случай, — по большому счету стал неудачником, однако был счастлив. Несчастливый удачник Маймин и счастливый неудачник Смирнов. Диалектика, блин!

— Понимаете, Роман Кириллович, она безумно талантлива…

— Слишком!

— А можно быть слишком талантливым?

— Посмотри на себя!

— Я просто лентяй.

— Брось, ты просто талантливый профессионал, а потому разборчив.

— Ну…

— Ладно, не о тебе речь. Подумай, через что этой девочке предстоит пройти! Отсутствие нормальной семьи — точно, безденежье… Или станет содержанкой какого-нибудь жлоба с деньгами. А домогательства актеров, режиссеров, директоров театра, продюсеров и далее по списку!

— Здесь последние годы стало полегче — голубеет наш мир не по дням, а по часам…

— Не ерничай! Она безумно талантлива. Наверняка во всем. Будет прекрасной, ну, я не знаю, ну, скажем, учительницей или адвокатом. Не знаю… Только не актрисой.

— А может, ей повезет? Проучится у нас четыре года, выйдет замуж по любви и будет держать салон. Картинную галерею. Муж денег даст. Она же очень красива, очаровательна.

— Ты что, Коля, издеваешься? Точно издеваешься. Только не пойму — надо мной или над ней? Какое „замуж“ после наркотика, которого она тут хлебнет? Ее потом со сцены трактором не стащишь.

— Роман Кириллович, простите за прямой вопрос. Как вы сегодня уснете, если напишете „нет“? Вы же не пьете, бессонницу как обманете?