Четвёртый Харитон - Михаил Никандрович Фарутин

Харитон осмотрел ребят спереди и сзади, лыжи проверил, по рюкзакам похлопал.

— Не забыли ли заповедь: идёшь в лес на день, бери хлеба на неделю?

— Никак нет, командир!

— Молодцы! Взяли ли запасное бельё и обмундирование на случай, коли ненароком в воду угодишь?

— Так точно, командир!

— Отлично! Наточены ли топоры, чтобы шалаш построить или костёр развести, если ночь застанет в лесу?

— Топоры наши остры как бритвы, товарищ командир!

— Похвально!

— Поскольку каникулы подходят к концу и через три дня — в школу, а сегодняшний день на вторую половину пошёл, — глянул на солнце Харитон Четвёртый, — то, не теряя времени, на лыжи! Шагом арш!

II

Верхний слой снега, оттаявший за день, — что мыльная пена. Лыжи проваливаются по щиколотку, но идти легко. С рюкзаками за плечами следопыты спустились от деревни к реке.

Всё ещё очень яркое весеннее солнце стояло высоко над лесом и так светило, что больно было смотреть на снег.

До места, где лежал растерзанный лось, километров пять-шесть, но ребята решили сначала зайти в те чащобы, где, по рассказу Ковчи, волки отбили лося от стада. Там можно проследить весь путь разыгравшейся ночной трагедии.

Перейдя реку, свернули вправо и, миновав холмистое поле, въехали в урочище с кустами и перелесками. От кустов низкие голубоватые тени шарами ложились на искрящийся зернистый сырой снег. По опушкам перелесков, с подсолнечной стороны, тени от деревьев тянулись сплошной и тоже голубоватой лентой. Около старых пней, на припёке, кое-где показался зелёный с полированными листьями брусничник. Молодые заросли березняка загорелись от солнца, и кажется, будто каждая берёзка мечет розовое полымя.

Из-под куста краснотала с треском взлетела пара белых куропаток. Пока птицы летели по открытой поляне, были бело-голубые, но как взмыли над березняком, стали белорозовыми. Так бело-розовыми и скрылись за перелеском.

— Дружная птица, — говорит Харитон, любуясь улетающими куропатками. — В постоянном браке живут.

— В каком таком «постоянном браке»? — не понял Сила.

— Раз сойдутся, и на всю жизнь, — не отрывая глаз от птиц, ответил Харитон.

— Значит, по любви выбирают, — не найдя ничего более подходящего, ответил Сила.

— Значит, по любви. Однако пойдёмте. — Харитон двинулся крупным шагом вперёд. Ребята за ним.

Как только вошли в перелесок, с ещё большим треском, чем куропатки, и с таким шумом, что даже следопыты вздрогнули, впереди них поднялась стая тетеревов и тетёрок. Блестя на солнце белыми, серебром отливающими подкрылками, они развернулись над рощей и, планируя, пошли к хвойному лесу.

Будто удивившись непрошеному появлению людей, два красногрудых снегиря грустно прокричали тележным скрипом раз-другой и, не обращая больше внимания на лыжников, начали склёвывать берёзовые почки.

— Запоздали, — смеётся Харитоша, кивнув на снегирей. — Ваши друзья давно уже на севере. Торопитесь.

Миновали берёзовую рощу. Под небольшой ёлочкой Востроглаз увидел пятерых маленьких зайчишек. Они сидели, щурясь на солнце, плотно прижавшись друг к другу.

— Ребята, — крикнул Востроглаз, — поглядите-ка на этих приятелей!

— Ух ты! Настовики? — смеются Харитон, Сила и Тонкослух. — Уши, как у взрослого зайца, а сами с кулак. Сидят и ждут. Сидят и ждут, пока какая-нибудь зайчиха на них наткнётся да покормит, — рассуждает Харитон.

— Почему какая-нибудь? — возразил Сила. — У них есть своя мать.

— Ну и что, что есть. Зайчиха кормит своих зайчат всего один раз.

— Как один раз? — удивились Тонкослух и Востроглаз.

— Да так, — поясняет Харитон. — Накормит один раз молоком своих зайчат, когда они на свет появятся, и… до свидания. Попадутся другие зайчата, тоже брошенные матерями, тех покормит. Зайчихе всё равно, что свои, что чужие. Она не нянчит ни своих, ни чужих. А наткнётся, покормит.

Полюбовались ребята на косоглазых сирот и покатили дальше. А лыжи всё тяжелее и тяжелее становятся.

— Харитон, — спрашивает Тонкослух. — А ежели зайчата пососут свою мать всего один раз и больше на них не наткнётся ни одна зайчиха, то они гибнут?

— Ничего им не делается. Раз пососут, и на семь дней им этого хватит. А на восьмой сами себе пищу добывают…

И вдруг Востроглаз застыл на месте. Потом осторожно показал рукой на осинник.

— Глядите, лоси! — сказал он тихо. — И Васька с ними!

Ребята остановились. Притихли. Замерли. Сверлят глазами густой осинник. Радостная улыбка расплылась на их обветренных, вспотевших лицах. Далеко. И трудно различить их Ваську в лосином стаде. Но глаз Востроглаза ещё ни разу не подводил, и следопыты верят.

— Да разве есть такой волк, который бы одолел нашего Ваську! — первым нарушив молчание, смеётся Андрей Сила. — У него силы не меньше, чем у меня. А для меня — что волк, что заяц! Попадись он только, этот волк, мне в руки, ухвачу его за заднюю ногу, крутану раз-другой над головой, и он как мячик полетит через этот осинник.

Смеётся Коля.

Смеётся Федя.

Смеётся Харитон.

— А что касаемо нашего Васьки, — не переставая смеяться, продолжает Андрей, — то не будь я следопыт Сила, не будь я пограничник, если не поставлю его под седло.

В молодом осиннике, с белыми браслетами на зелёножелтоватых стволах, следопыты увидели стадо тёмно-коричневых великанов с белесоватыми, с проседью, длинными ногами. Лоси вскинули головы и уставились на людей.

— Обойдём, — сказал командир. — Не будем тревожить.

Ребята обошли осиновый перелесок, просмотрев его насколько хватал глаз, ничего особенного не заметив, кроме лосиного брода, ведущего в осинник.

— А