Стихотворения и поэмы - Елизавета Полонская

Фарфоровый сын

Пойду я в магазин Корнилова на Невском,Куплю себе совсем другого сына.Не черноглазого, не разлетайку,Не болтуна, не шалуна такого,А пастушка в фарфоровом беретеИ с маленькой игрушечною флейтой.Уж он не станет разливать чернилаНа рукописи, на мои тетради.Без позволения не будет никогда искать картинокНи в Брюсове, ни в Белом, ни в Петрарке.Играть в подземную железную дорогуПод креслом у меня — он верно не захочет.Когда я доскажу шестую сказку,Он не потребует: «Теперь еще раз».Нет, никогда! На письменном столеСидеть он будет чинно, тихо, тихо,Играть один на молчаливой флейтеИ, только иногда, негромко спросит: «Мама,Ты кончила работать? Что, можно целоваться?»

<15 мая 1921>

«Еще слова ленивый торг ведут…»

Еще слова ленивый торг ведут,Закономерно медленны и вязки.Еще заканчиваем скучный трудНеотвратимой, тягостной развязки.

Еще живем, как будто бы, одним.Еще на час с мучительною больюДыханьем теплым, может, оживимПоследние и черные уголья.

Но чувствую — перестаем любить.Перестаем, еще немного рано.Все кончится. И даже, может быть,В День Воскресенья Мертвых — я не встану.

<27 мая 1921>

«О дети народа моего…»

О дети народа моего,О мальчики с печальными глазамиИ с голосом пронзительно певучим,Как память об оставленной земле,Чьи черные сосцы опалены ветрами,Земле, которая звалась обетованной,А стала нам утерянной землей.Ничтожнее ничтожных наше имя,Презреннее презренных стали вы!Вы на посмешище и стыд родились!В стране чужой, суровой и унылойВы проживете, бедные пришельцы,И с сыновьями здешних женщинВы не сойдетесь для веселых игр,Когда убогая весна настанет.Но будут и другие среди вас:В них оживет внезапный гнев пророковИ древней скорби безудержный плач.Века, века заговорят пред ними,И сердце детское наполнит ужас.Их опьянит Божественный восторгИ острой болью жалость их пронзит,И проклянут они, и умилятсяНад обреченным жить и умереть.И будет горло, как струна тугая,Напряжено одним желаньем тука,И лютнею Давида прозвучитНа языке чужом их грустный голос.

<10 июля 1921>

Послание к петуху

Рыжий петух, хорошо тебеНавстречу солнцу кричать кукареку.Настанут перемены в твоей судьбе:Будешь когда-нибудь и ты человеком!Забудешь запах земли дождливойИ вкус червей в навозной куче,На крепкий весенний гребень свойШапку с наушниками нахлобучишь.Портфель под крылом и дугою грудь…Не просто петух, а «важная птица»!И если мы встретимся как-нибудь —Ты можешь забыть мне поклониться…

<22 июля 1921>

О буйных днях семнадцатого года

И в дикую порфиру прежних летДержавная порфира облачилась.

Баратынский

Не грифелем по аспидной доске,Не в воздухе винтом аэроплана,Нет, врезанная в глине и пескеЕще зияет земляная рана.

Но человек, смиренно покорясьВрагам — морозам, солнцу, ветру, зною, —Сознанья, наконец, утратил связь,Стал костью, пылью, порослью лесною.

<Ноябрь 1921>

«Не богохульствуй. День идет к концу…»

Не богохульствуй. День идет к концу.Останешься одна, не будешь так отважна.Со страхом темноты одна, лицом к лицу,Как будто в смертный час, единственный и важный.

А Он пугать тебя и властвовать привык.Он в шорохах ночных, Он в думах, Он в молчанье…Чем непонятнее, тем злей Его языкИ страшное тебе пророчит наказанье.

Над головой твоей, Всеведущ, Мудр и Слеп,Он держит круглый нож — ты знаешь — дни и ночи;Ребенка, брата, мать, питье твое и хлебОтнимет, отравит, испытывать охочий!

Поэтому — молчи! Замкни свой дерзкий рот!Безмолвье на уста и воск в пустые уши!И дню не доверяй: день здесь, но день уйдет,А ты останешься и потеряешь душу.

<1921>

«Веет ветер безрассудный…»

Веет ветер безрассудный.Светлый, быстрый льется дым.Все, что в жизни было трудным, —Стало легким и простым.

В мире призрачного снегаЯ живу который день,И такая в сердце нега,И такая в теле лень.

И проходишь путь от двери,Словно в детстве, прям и простТам, где с берега на берегПерекинут легкий мост.

Где, причалены цепямиЗимним пленником земли,Под сыпучими снегамиМирно дремлют корабли.

<14 января 1922>

«Снова пришла ко мне легкая гостья любовь…»

Снова пришла ко мне легкая гостья любовь,Двери открыла сама, встала у входа в дом.Я не сказала — «нет», не прошептала — «ждем». —Снова пришла ко мне легкая гостья любовь.

Что же, — войди смелей, милый мой друг и враг,Знаю обычай твой, вкрадчив он и лукав,Колешь острой иглой, знаю, — злобный твой нрав.Что же, — войди смелей, милый мой друг и враг.

Все охотно возьму — слезы, горе и боль,Только хоть раз еще тихо коснись моих глаз,Дай мне дышать тобой, только единый раз.Все охотно возьму — слезы, горе и боль.

<14 января 1922>

Голос

Притворством, хитростью двойнойВооружись, как силой нужной,Глупец кичится пред войной,Ты — будь, как слабость, безоружной.

Пусть вялой остается грудь,Пусть мышцы дряблы, руки хилы.Настанет день, когда-нибудьВоспрянешь юный, полный силы!

Молчи про верный свой расчет,Живи, как подобает нищим.Жену и сына, медь и скотСкрывай в заплеванном жилище.

И каждый день, и час, и срокНаполни ненависти ядом —Чтоб враг вздохнуть уже не мог,С тобою повстречавшись взглядом.

<16 марта 1922>

Гумилеву

Пуст целует и пьет кто захочет,Не хочу ни любви, ни вина.Я бессонною светлою ночьюИ певучей строкою пьяна.

И встает над страницей бумажнойПенье лютни и яростный вой,Низкий голос сухой и протяжный,Анапестов магический строй.

Да, поэмы такой безрассуднейИ печальней не встретилось мне.Лебеденок уродливо чудный,Народившийся в волчьей стране.

И мне видится берег разрытый,Низкий берег холодной земли,Где тебя с головой непокрытойТоропливо на казнь повели.

Чтоб и в смерти, надменный и гордый,Увидал, перед тем как упасть,Злой оскал окровавленной мордыИ звериную жадную пасть.

<1921–1922>

Серапионовская ода

Угасни солнце, а лунаЗатмись и перестань являться.Воспой, о муза, именаСерапионовского братства!

Пусть землю осветят лучиСветила восходящей славы,А ты, злословие, — молчиИ вырви свой язык лукавый.

Пусть слава десяти именПройдет от Мойки до БассейнойИ каждый — имя — СерапионПроизнесет благоговейно.

Душевной робости полна,Смиренно начинаю: «Ода…»Скажи, о муза, именаИ назови начало рода.

Была ли женщиной их мать?Вопрос и темен и невнятен,Но можно двух отцов назвать:То Виктор Шкловский и Замятин.

И как известных близнецовВолчица выкормила где-то,Так на утеху двух отцовИх выкормил формальный метод.

Они взросли и, в Дом ИскусствЯвившись, основали братство,И вот уж целый год живутОдною славой без богатства.

И первый — Лунц, брат-скоморох,От популярности страдает,Лишился головы и ног,Но в стиле вовсе не хромает.

Второй — Никитин, полный чувств,Красноречивый, светский, модный.Танцует он как златоуст,И пишет прозою народной.

И третий — Зощенко младой,Скромнее лилий, нежнее пуха,Но предназначено судьбой,Чтоб в нем таился Синебрюхов.

Вот Груздев — книжник и Зоил —Одной литературой дышит.Он тайну мудрости открылПечатной, хотя и не пишет.

Да настоящий СерапионИ в камне мудрецов уверен.Металлы превращает он, —Кто Зильбер был, тот стал Каверин.

Слонимский, — кто еще так милИ добродушнее кто боле?Своих героев всех сгубилИ гибнет сам от алкоголя!

Иванов Всеволод ходилТайгой на белого медведя.От Пролеткультских темных силУ Серапионов спасся Федин.

А кто презрел РСФСР,В Европу навостряет лыжи?Володя Познер, например,Живет посланником в Париже.

И средь прозаиков однаОтстаиваю честь поэтаИ вот, — опаздывать должна.—Полонская Елизавета.

<1 февраля 1922>

«О Россия, злая Россия…»