По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

не осталось и следа. Бьёрн еще ехал в поезде, так почему он не отвечает. Ему все равно нечем заняться.

Включай телевизор, сказала я себе. Осталось еще пара эпизодов шотландского сериала. Но я так и осталась лежать на диване и стала рыться в телефоне. За день Линда успела выложить новые фотографии: первая – с видом утреннего солнца над полем, сделанная по пути на работу, вторая – с тарелкой салата и бокалом белого вина. Вечеринка для себя любимой вечером в понедельник.

Как же этой женщине удается так демонстрировать свою жизнь, что хочется тут же окунуться в нее. Несмотря на все, что мне было теперь известно.

Через полчаса наконец пришел ответ: Это я должен тебя благодарить. Я не собирался грузить тебя своими проблемами. И сердечко. Следом еще одно сообщение: Было так приятно поговорить с тобой. Я бы с удовольствием повидался еще раз.

Я нужна ему. Он страдает, и я могу ему помочь. Теперь я могу выплатить хотя бы часть долга как всему человечеству, так и Бьёрну в отдельности – ведь в свое время я его бросила, а сейчас у него проблемы с женой, – оказав ему помощь, думаю я, расчувствовавшись от алкоголя.

Я пьяная и сентиментальная, сказала я себе. Этому нас учили еще в студенческие годы – проговаривать свои чувства во время переживаний. Сделай шаг в сторону и скажи себе: Я злюсь, чтобы не позволить гневу и раздражению поглотить себя. Ты пьяная и сентиментальная. Включай скорей телевизор. Возвращайся на рельсы. Но вместо этого я уставилась в телефон.

Я тоже, написала я и стала ждать ответа. Что это за ерунда? Зачем я это написала?

Мы можем встретиться в кафе, повспоминать былое, поговорить о его браке, в этом нет ничего страшного, сказала я себе. Я притворилась, будто только что вспомнила что-то.

– Да, к слову. Помнишь Бьёрна? Он сказал, что был очень рад меня видеть, и предлагает встретиться снова. У него проблемы с женой.

Аксель ничего не ответил, а я продолжила, не отрывая взгляда от экрана телевизора:

– Не уверена, что стоит играть в психотерапевта в свободное от работы время. Может, имеет смысл записать его на прием?

Аксель по-прежнему не отвечал, а когда я взглянула на него, он спал. Он полулежал в своем любимом кресле с выдвижной подставкой для ног (мой подарок на его пятидесятилетие); после тренировок он имел обыкновение усаживаться в это кресло с миской овсянки. Теперь он лежал в нем с открытым ртом, словно покойник, а в воздухе висел отзвук моего лживого голоса.

7

Еще целый час до обеда, а они все идут и идут, жалуются на экзему в ухе, боль в спине и мигрень. Боль отдает в ноги, вы можете дотянуться до пола, в какое время суток вы чувствуете себя хуже всего, вы потребляете достаточно воды, позвольте мне ощупать вашу шею, у вас много забот, хорошо ли вы спите? Порой я словно блуждаю в тумане. Порой субъективные жалобы пациентов никак не соотносятся с моими объективными выводами. Что же делать в таком случае? Демонстрировать понимание и сочувствие? Но сочувствие к чему? К их конкретным жалобам или к душевному состоянию, которое, вероятно, стало их причиной? Заболевание имеет соматическую или психическую природу? Можно подумать, что это разные вещи. «У меня кружится голова», – жалуется один пациент. И мы начинаем играть в загадки: я слушаю, стучу и тыкаю пациента, как будто мы сидим на холме в Африке тридцать тысяч лет назад. Я же мечтаю о супераппарате, который в одно касание измеряет и оценивает состояние всех внутренних органов. Об устройстве, способном анализировать и истолковывать состав крови, слюны, мочи, слез, фекалий, ушной серы; который может заглянуть в ухо, нос, горло, влагалище, мочевыводящие пути, мошонку, прямую кишку и в итоге, на основании миллионов эпикризов, поставить диагноз, на постановку которого в реальной жизни уходят годы.

Тело кричит, словно младенец, и никто не знает почему. Подгузник сухой, мама рядом, а ребенок все равно плачет. Так уж устроено тело: оно кричит, а мы его не понимаем, особенно когда стареем. У нас без причины болит голова, мы мечемся в постели и не можем уснуть, мы почти ничего не едим, но бока и живот никуда не деваются, мы занимаемся физкультурой, но кожа на ногах все равно неприглядно висит, наши мысли светлы, мы улыбаемся прохожим, но на лице у нас все равно недовольная гримаса.

Мне то и дело приходится напоминать себе, почему я стала врачом общей практики. Почему я, в отличие от Акселя, не работаю в больнице, где большая часть моих ежедневных усилий сводилась бы на нет.

Я вспоминаю о временах, когда проходила практику и мне доставались дежурные смены в разных отделениях разных больниц. Жесткая иерархия, борьба за должности, интриги, засилье мужчин-заведующих, которые выбирали в качестве своих протеже опять же мужчин, традиционная малочисленность женщин среди врачей вообще и тем более руководителей, неоднозначное отношение медицинских сестер к женщинам-врачам, чувство незащищенности, словно у иммигрантов, возникавшее у медперсонала женского пола, когда кому-то из их стаи удавалось прийти к власти. Вместо совершенно обыденного и само собой разумеющегося уважения, по крайней мере в то время, к женщинам-врачам предъявлялись завышенные, истерические требования: окружающим не терпелось возвести тебя на пьедестал, а если ты оказывалась недостойной пьедестала – к слову, очень немногие его достойны, и к полу это не имеет ни малейшего отношения, – им уже не терпелось свергнуть тебя в пропасть. То же самое происходит со всеми меньшинствами: за ними пристально наблюдают, все испытывают сентиментальную потребность выделять их из общей массы, пестовать их самобытность, а если меньшинства вдруг показывают, что не заслуживают оказываемой поддержки, это мгновенно воспринимается как доказательство и объяснение того факта, что меньшинство практически или вовсе не представлено в верхушке власти. Посудите сами: это им явно не по силам.

Некоторые пожилые пациентки, стоило мне представиться и начать готовиться к осмотру или процедуре, настойчиво задавали мне один и тот же вопрос:

– Когда придет врач?

Я улыбалась, чтобы не смущать их, и отвечала:

– Я врач.

Тогда они повторяли свой вопрос:

– Да-да, но когда придет врач?

Пациенты в нашей клинике знают, что врач – я. У меня есть собственный кабинет с дверью, которую можно закрыть на ключ. Пациенты представляют собой определенный срез населения, они постоянно меняются, и в зависимости от погоды и метеоусловий с ними более или менее сложно работать. Но, прежде всего,